А раньше, за ужином, Люци закатила мне сцену. Можно иногда врубить ящик, так, между прочим, в порядке исключения, ничего не имею против. Люци захотелось снова посмотреть детскую программу, сколько уж раз я шел ей на уступки. Но сегодня она была просто невыносимой. Целый день вела себя отвратительно, капризничала, ныла. Ей, мол, со мной скучно, я занудный, я ей осточертел. Она назвала меня дерьмом, и я на нее наорал. Кричал, что она не смеет так со мной разговаривать. А тут еще этот поганый ящик, во время ужина, со всеми его «Бац!», «Спасите!», «Ох!». И лихорадочная, вздрюченная музыка. Я просто вырубил эту штуку, без комментариев. Люци сразу ушла к себе в комнату. Заперлась. Она до сих пор не спит. Ясное дело.

Ясное дело, меня терзают угрызения совести. Отключиться, думаю я, как всегда; отключиться, ясное дело. Знать бы только как.

Люци привезла с собой старые фотоальбомы. Она хотела знать, когда был сделан тот или иной снимок, при каких обстоятельствах, ее интересуют подробности, которых мама, по ее словам, не помнит. И вот я сижу глубокой ночью, за пятой кружкой пива, и роюсь в альбомах, пытаясь подготовиться к ее расспросам. Хотя черные пятна перед глазами снова расползлись и в данный момент, явно под воздействием алкоголя, угрожают слиться в сплошную черную пелену. Ну-ну, без паники, уж это добро я еще вполне могу разглядеть.

А ты, собственно, представляешь себе, что значит развод, когда есть ребенок?

Господи, я любил эту женщину. Я был счастлив, понимаешь? Конечно, порой приходилось туго, но по-другому; не могу сформулировать, я был счастлив, несмотря ни на что. Иногда мне верится, что счастливы были мы оба, хотели вместе стареть, становиться седыми, дряхлыми, ах, тогда я часто рисовал себе эту картину, твердо уповал, что так оно и будет. Здесь вот, на свадебном снимке, как же она красива, как она смеется, я совсем это забыл. Что она может так смеяться. Это мы у входа в загс, теперь здание не узнать, его перестроили под старину. Снимал нас Герберт. А вот коротышка Берти, черт возьми. Он был шафером, одноклассник Петры. Сколько уж лет прошло с тех пор, когда я видел его в последний раз.

Я сентиментален, знаю. Я пьян. Рассматриваю наши фотографии и между делом поглядываю на игровое шоу, один из твоих конкурсов для молодых влюбленных пар. Смертельный трюк. Как эти вот обнимались, когда недавно выиграли приз, жуткое дело, я тогда еще подумал, как это ужасно, и чуть не разрыдался, ну и что?..

Все — фальшь. Это совершенно ясно. Каждая фраза, которая теперь приходит в голову, каждое дурацкое чувство. Завтра мне будет стыдно. А я все-таки хочу это чувствовать, так и знай. Все — фальшь, а потому и правда, что, съел? Как будто таким образом можно тебе отомстить. С ума сойти.

Да ведь и всегда все было фальшью, так? Иначе и быть не может. Все всегда было фальшью, с самого начала, все время мы только и делали, что врали друг другу, разве я не прав? А вот мы в кухне, в нашей первой квартире. Петра уже беременна, пока это почти не заметно, разве что щеки немного пополнели, видишь, третий месяц, кажется. Как же мы были молоды, с ума сойти… а здесь я так забавно разинул рот, губы, как у карпа. Вероятно, в очередной раз излагаю ей одну из моих педагогических теорий. А она вон слушает, подперев рукой голову, тогда она еще носила серьги. Взгляд затуманен, каким-то образом направлен внутрь или бог весть куда. Странно. Понятия не имею, кто снимал, тогда у нас были друзья, регулярно приходили в гости.

Сколько же времени все шло хорошо? Я бы сказал, года три. После рождения Люци было уже не так. Конечно, огромная напряженка, все время ребенок, бессонные ночи и так далее; секс, не знаю, какой там секс, и где прикажете им заниматься, в туалете? И как? Стоя между раковиной и газовой колонкой? К чему? Я хочу сказать, какой, к черту, секс, когда нет ни настроения, ни сил. Ребенок орет. Люци невероятно много орала. Потом этот ее ложный круп. Повсюду пеленки. И наконец, работа, стажировка. Напряг.

Поначалу Петра была в восторге от своей новой роли. Еще бы, стать матерью, встречаться с другими мамашами, чай на травах, с морковными пирогами, вся квартира кишмя кишит хнычущими сосунками и картавой малышней. А я проверяю тетради в соседней комнате. Видишь, тут она склоняется над малюткой, какая нежность, какая самоотверженность, я сам ее снимал. Я ведь все тогда прекрасно понимал. С чего бы ей интересоваться моей работой? На кой черт ей сдалась школа, вечные учительские проблемы, беличье колесо, из которого она сама только что выпрыгнула, позже она именно так высказывалась на этот счет, например в консультации по вопросам семьи и брака.

В какой-то момент наш кров обрушился, впрочем, это было неизбежно. Теснота, повернуться негде, мы мешали друг другу на каждом шагу, кроме Люци, нас уже ничто не связывало. Черт возьми, мы сидели, глядели друг на друга, нам просто не о чем было говорить. Мы оба сознавали, что нужно срочно что-то предпринять, срочно. И вот решили устроить грандиозную вечеринку со старыми друзьями, новыми знакомыми из числа молодых родителей и так далее. Куча гостей в трехкомнатной квартире, вот эти фотографии, видно, что в комнате все вверх дном, малышку в первый раз отправили ночевать к бабушке.

А вот и он. Бьорн, если не ошибаюсь, совсем юнец. Она с ним зажималась. Прямо на моих глазах, она тогда напилась до бесчувствия. И тут позвонила ее мать. Часа в два. Дескать, Люци орет благим матом и что с ней делать. У Люци началась непрерывная рвота, так у нее в том возрасте проявлялась истерика. Ясное дело, мы поехали туда. Молча. Я за рулем. И Петра осталась у матери, а я вернулся домой и распугал последних гостей, после чего сразу же вынес мусор.

Можно сказать, что это было началом конца? Хотя наш брак продержался еще пять лет. Да и после бывали прекрасные моменты. Но в ту ночь что-то разбилось окончательно. Мы честно пытались выяснить, что это было, но так никогда и не выяснили. И конечно, давно оставили эти попытки.

Будем здоровы!

Неужели у нее уже есть в этом опыт? Ласки, объятия, поцелуи взасос?

Сегодня у нас получился более или менее удачный день. Нет, даже просто прекрасный. Мы ходили в китайский цирк, ели сахарную вату и выпили большой бокал кока-колы, и Люци снова вела себя совсем как моя маленькая девочка. Она была в полном восторге от того, что проделывали эти акробаты со своими худыми маленькими телами, они их скручивали и вязали узлом, невероятная сила. Потом мы сидели дома на диване, поглощали еду из «Макдоналдса», и она блаженствовала. Позже она пробовала сделать упражнения на ковре в гостиной, с которого я убрал все лишнее, шпагат, мостик, а я демонстрировал свой коронный номер — стойку на голове. Потом я почитал ей нашу старую любимую книжку «Расмус-бродяга». Отголосок прошлого, что и говорить, но почти два часа между нами царил полный мир. Ну, вот она лежит, положив голову мне на колени. Заснула.

Черты лица разгладились, и стало заметно, что она в самом деле находится точно на пороге. Я вижу ее как в кривом зеркале, в зависимости от угла зрения. Не то ребенок, не то молодая женщина.

Больше ребенок, чем женщина, правда. Из цирка мы возвращались на трамвае, напротив нас сидели подростки. На два, может, на три года старше Люци, двое парней, две девочки, из техучилища, могу поспорить, и мы с Люци еще не совсем перестали быть зрителями. И молча наблюдали.

Сидеть вчетвером на такой узкой скамье — идеальные условия для флирта. Что мне сразу бросилось в глаза и чего я, странным образом, до сих пор действительно не замечал, так это разница в манере одеваться, то есть в самой экстравагантности. Дело в том, что прикид мальчишек был явно круче. Девицы, которых они обхаживали, были, правда, накрашены, ногти, тряпки и все прочее примерно такие же, как у Люци, но никакого сравнения с этими расфуфыренными петухами. Прически невероятной сложности, наверное, парни целыми днями торчат перед зеркалом, сообразил я. А их куртки, майки, обувь, все родное, все тип-топ, как будто они только что соскочили с рекламы в глянцевом журнале. И теперь, естественно, они вовсю пижонили и красовались, а девицы просто сидели развалясь, громко хохотали, иногда перешептывались, потом на несколько минут напускали на себя важный вид.