Ромка развернулся и чуть ли не бегом кинулся к двери.
Артём закурил, пытаясь хоть немного успокоиться.
Серёга же, как ни странно, наоборот, как-то расслабился и успокоился, испытав поначалу шок. Даже почувствовал некоторое облегчение от того, что больше не надо врать и скрываться от брата. Не дав Артёму опомниться, он схватил его за руку и потащил к машине. Тот выдернул свою руку:
– Убери грабли от меня, козёл.
– Может, хватит? Козёл не козёл, но я всё же твой брат, Артём.
– Да на херу я видел такого брата. Хотя ты же пидор, и хер для тебя самое место.
– Тём, давай поговорим спокойно. Пошли в машину, нефиг народ смешить. Люди же ходят. Или ты хочешь, чтобы все знали, что твой брат гомик?
– Да скоро и так все знать будут. Блядь, а ещё Машку обвинял – шлюха она. Да с таким пидором какая баба гулять не будет? Охренеть, мой брат – гомосек! – Тёмка покачал головой, меряя Серого презрительным взглядом. Но в машину всё-таки сел.
– Тём, если тебе легче станет, набей мне морду.
– И что это даст? Опять нормальным станешь?
– Не стану, Тём. Я Ромку люблю, так что это не блажь – не пройдёт.
Артём таким взглядом смерил брата, что Серёге показалось, что он сейчас загорится.
– Да как можно мужику любить мужика? Ты совсем долбанулся? Этот гомик сраный залез к тебе в штаны, подставил тебе зад, надеюсь, что не ты ему, и ты распускаешь теперь пидорские сопли?
– Ромка в штаны ко мне не лазил. И гомиком он до меня не был. Это я его...
– Что? – У Артёма глаза на лоб полезли от такого заявления.
– Что слышал. Трахнул я его. Ну а потом всё само завертелось.
– Тебе что, Машки было мало? На мужиков потянуло? Но он, я вижу, не шибко-то расстроился, ему, как я понимаю, даже понравилось. Сам же сказал, что он шлюха номер два. Да и фингалы эти сами за себя говорят. Что, Ромик во вкус вошёл и рожки наставил?
– Тём, хватит, а? Давай этот разговор оставим на потом. Я Ромку увезу домой, приеду к тебе, и поговорим.
– Э, нет! Мне дома на хер пидоры не нужны, ты больше даже порога моего не переступишь. Да и херли разговаривать? Мне с гомиками разговаривать не о чем.
У Серёги от обиды перехватило спазмом горло, слёзы навернулись на глаза. Он ведь знал, что так и будет, но почему-то не хотелось верить, что родной брат может от него отказаться.
– Артём, я ведь всё-таки брат тебе родной – думай, что говоришь.
– Да ты что? А ты, когда свой хер в задницу мужику вставлял, думал обо мне? О матери думал? Да даже о Машке, в конце концов? Ты хоть понимаешь, что теперь все на нас пальцем тыкать будут? Что с матерью будет, когда она обо всём узнает? В гроб её загнать хочешь? А Ромкины родители – спасибо, думаешь, тебе скажут, за то, что ты его в пидора превратил?
Серёга от этих его слов склонял голову всё ниже и ниже. Знал, что брат прав, во всём прав, как ни крути. Слов оправдываться не было, да и смысла тоже.
А Артём, сверля его взглядом, продолжал со злостью шипеть:
– Ну вот что, братец, ты бросаешь всю эту пидорастическую хрень, пока кроме меня об этом никто не узнал, миришься с Машкой, и я, только ради матери, сделаю вид, что этого ничего не было. Отношения моего, конечно, к тебе уже нормального не будет, но, по крайней мере, как от брата я от тебя не окажусь.
– А если я не брошу эту «пидорастическую хрень», что тогда?
– Тогда забудь, что у тебя есть старший брат. И от матери съедь, нехрен её позорить.
– А в хозяйстве ты ей помогать будешь?
– Не переживай, придумаю что-нибудь. В крайнем случае, продадим всю скотину. А уж с дровами, углём, огородом, как-нибудь помогу, справимся. Но мать по деревне позорить я тебе не позволю.
– Если ты не растреплешь сам всей деревне, то вряд ли кто-нибудь об этом узнает.
– Шила в мешке не утаишь. Тебе решать. Думай, надумаешь – позвонишь. Мне работать надо, так что я поехал. Вечером жду твоего звонка.
Артём вылез из «десятки», сплюнул в сердцах, пнул по колесу и направился к своей машине.
Серёга посидел ещё минут десять после его отъезда и пошёл к Ромке в больницу. Душа ныла, и сердце стучало так, что, казалось, выскочит. Только сейчас его накрыл страх. И чего он больше боялся – потерять Ромку или брата с матерью, – он не знал. И что ответить Артёму, он тоже не знал.
Очереди, как ни странно, в кабинет травмы не было. Ромка уже вышел из него и сидел в коридоре с кучей направлений, ожидая Сергея. Его потряхивало от напряжения. Когда он увидел разъярённого Артёма, перепугался до смерти. Думал, что тот прибьёт Серёгу, за себя почему-то не испугался. Он уже несколько раз выглядывал на улицу, всматриваясь в окна машины. Но братья вроде разговаривали спокойно. И только теперь приходило осознание, чем всё это обернется для него. Если Артём расскажет Любови Ивановне, та наверняка позвонит Ромкиной матери. Как отреагируют мать и отчим, он не имел представления. Лишь бы не заставили переводиться в Кемерово.
От всех этих думок и от стресса голова ужасно разболелась. Было ощущение, что она лопнет. Затылок ломило, а в висках стучало так, словно бьют отбойным молотком. Очень хотелось лечь и ни о чём не думать. Когда зашёл Серёга, Ромка устало поднялся ему навстречу.
– Серый, отвези меня домой.
– Тебе врач что сказал? – Сергей взял у Ромки направления и стал внимательно читать.
– Тебя на эхо направили. Поехали, успеешь ещё сегодня пройти.
– Я завтра съезжу. Сейчас я домой хочу, на диван.
– Это из-за Артёма? Расстроился?
– Да уж не обрадовался. Ладно, хоть морду тебе не набил.
– Лучше бы набил и успокоился на этом. Ладно, давай не будем о нём, а то ты совсем расклеишься. Ромчик, а как ты завтра без меня поедешь? Вдруг голова закружится? Да и город ты не знаешь совсем.
– Не закружится. А язык до Киева доведёт.
– Я тебе тогда денег на такси оставлю, туда и обратно. Вызовешь такси, понял?
– Ладно, поехали уже.
Дома Ромка выпил таблетки и постарался уснуть, чтобы не думать ни о чём. Сон не сразу, но пришёл. А Серёга тихонечко лежал рядом и, наоборот, думал и думал. Думал о предстоящем разговоре с матерью, о разрыве с братом, о том, где будет жить, если всё-таки придётся съехать. Где найти работу в городе, потому что в деревню каждый день не наездишься, бензина не напасёшься. А самое главное, что скажут Ромкины мать и отчим. Как они отреагируют на такую новость. И от этих думок некуда было деться, и вечера он ждал, как смертной казни.