И еще «номер». Обратились с нотой к архиепископу Кентерберийскому, примасу Англии. Ты, мол, не замай наше благочестивейшее правительство, у нас, дескать, «религиозная жизнь в настоящее время пользуется такой свободой, которой она никогда не имела ни при одном из прежних правительств отечества нашего…» Нет, дальше не могу. Бог с ними! Не мне судить таких величайших жрецов. (Бывало, попов почему-то звали «жеребцами», но я не люблю «неделикатных» выражений.)
Керзон прислал советскому правительству ультиматум, что если оно в десятидневный срок не выполнит таких-то требований (по освобождению тральщиков, по вознаграждению семей расстрелянных в России английских шпионов, по прекращению пропаганды в восточных английских владениях, по увольнению наших представителей в Персии и по смягчению участи гонимого в России духовенства), то и торговый договор с Англией и всякие другие добрые отношения с ней будут прерваны и изменены.
† Вслед за этим получено сногсшибательное известие, что прибывший в Лозанну и не принятый к участию в тамошней конференции наш представитель тов. В. В. Воровский убит там из револьвера русским эмигрантом Конради. Промелькнуло сообщение, что это была личная месть за расстрел родственников Конради в России, но оно утонуло в громовых и гневных статьях, речах и резолюциях, что тут виноваты империалисты, Антанта, Лозанна, буржуазия и т. д. И зашагали по Москве и другим городам советской России с флагами, знаменами, музыкой, интернационалом. На знаменах всевозможные обещания мести и гибели капиталистам, Керзону, угнетателям трудящихся, и т. д., и т. д. Московская демонстрация состоялась в одну из суббот, т. е. дала возможность многим погулять в день не праздничный. Что говорить! Внешне не менее 600.000 человек. В этот день полетел на аэроплане Наркомвнешторг Л. Б. Красин, вместе с директором Северолеса Либерманом. Конечно, торговаться насчет керзоновских требований. На демонстрации по поводу убийства Воровского было много плакатных предписаний не уступать англичанам, показать им кукиш, крикнуть «Руки прочь!», и т. д. Но позднее мы читали, что по всем швам мы уступили, и дело, кажется, закончится не так, как манифестанты требовали, а как англичанам удобно. Тело Воровского привезли в Москву и похоронили на Красной площади. При церемонии перевоза его с Виндавского вокзала опять участвовали рабочие, красноармейцы и советские служащие. Опять грозные плакаты, пение революционных песен, сотни тысяч людей, присутствие которых признано своими комячейками «обязательным». Одним словом — «опять праздник».
Как вычиталось из газет, тов. Воровский был образованнейший человек и преданный коммунистическому делу. Гибели его, конечно же, никто не желал, даже из действительных контрреволюционеров.
В Польше перемена кабинета. Вместо Сикорского премьером Витое. Этот кабинет знаменует новое «поправение» в Польше.
† В последнее время я совсем ничего не слыхал о своем приятеле Константине Васильевиче Розове. После ареста Патриарха он не служил по московским церквям, и слышно было, что ездит по провинциям, и чуть ли не в качестве концертанта со светским репертуаром, и это можно было ожидать, зная его преданность старой церкви. Лучше, — говорил он еще в 1921 г., — уйти на подмостки, чем смотреть и участвовать в представлениях Антонина. Но вот на днях мне кто-то спокойно сообщил: «Розов умер.» Целый день я этому не верил, вспоминая, что его как-то уже хоронили, т. е. распространили «преждевременный слух о его кончине», но — увы! — наш великий архидьякон, несравненный певец и милый душа-человек Константин Васильевич Розов действительно в Бозе почил сего 17/30 мая. Как теперь мне рассказывали, он в этом году хворал воспалением легких, а потом — закупорка вен, болезнь сердца, и могучий богатырь, богатырь телом и духом, на 50-м году своей жизни, сегодня, в день своего Ангела, после отпевания в храме Вознесения («большого») на Никитской улице, привезен к месту вечного упокоения на Ваганьковское кладбище. За панихидами (в Крестовоздвиженской, а потом в Вознесенской церкви) перебывали десятки тысяч москвичей, за отпеванием же и в качестве провожателей до кладбища по моему счету было до 20.000 человек. И тут не было никакой политики: просто и неподневольно пришли поклониться в последний раз человеку, таланту, которого искренне любили или почитали. После его юбилея я послал ему приятельское поздравительное письмо, в котором уподобил его отроку «злочестиваго веления небрегшему, огненнаго крещения не убоявшемуся, но посреде пламене стоящему пояху». Он именно был такой. Один знакомый ученый монах дьякон сказал мне про него сегодня: «Это был адамант; надо было удивляться силе духа в этой, казалось бы, пивной бочке.» Да! И протопресвитер Н. А. Любимов в своей речи (он первенствовал на отпевании, и слава Богу, ни митрополитов, ни протопресвитеров всея Руси не было) отметил именно силу духа покойного. Я тонко знал покойного, и понимал его широкую русскую наивную душу, и видел в ней не «позор нации» или известного класса, а красоту создания Божия. Протопресвитер Любимов, коснувшись его служительства церкви и исключительных для этого дарований, сказал, что такого архидиакона никогда не было и не будет и что он действительно Великий Архидьякон, не по сану только, а и по таланту. Совершенно с ним согласен. И скорблю о его безвременной кончине вдвойне: с его уходом в вечность ушел и тип московского протодьякона, который с такой любовью описывали и рисовали Лесковы и репины. Последний из могикан!
Царство ему Небесное и вечный покой!
После него осталась дочка лет 15-ти, круглая сиротка, и никаких средств. Вот еще доказательство, что это был прекрасный, мирный, доброжелательный и простой человек!
Последние рыночные цены такие: масло 36 млн. ф., копченая колбаса 48 млн. ф., сто папирос среднего качества 30–40 млн., одна кор. спичек 1 млн. По выпивальной лавочке (у кого есть на карманные расходы миллиарды) спирт 250 млн. бутылка, пиво 30 млн. бут. Чай 240–300 млн. ф., кофе 180 млн. ф., хлеб черный (заварной) 2 млн. ф. Однажды у меня в кармане было 46 млн., а дома ни куска хлеба. Купил газету — 3 млн., сотню папирос — 25 млн., пачку в 10 кор. спичек — 10 млн., коробку зубного порошку — 8 млн., а войдя в булочную, не нашел уже в кармане ни одного миллиончика, — так и пришлось до другого дня остаться без хлеба (хоть зубным порошком питайся!).
Жалованья получил за май (если не считать вычетов) 2.100.000.000. По нынешнему времени — очень маленькое жалованье. С такими же небольшими способностями, как у меня, в других местах мои же товарищи получают 5–6 млрд. На июнь максимум жалования для Москвы объявлен 7.200.000.000 р. (или по-нынешнему 7.200 р.).
19 июня/2 июля. Ох, эта погода! Никак не войдет в полосу благочиния: то хороша, то безобразна. Последние две недели почти каждый день дожди. Было два таких ливня, что заливало подвальные этажи, и там тонули люди. Жаров еще совсем не было. Это в Москве, а в Петербурге и на Волге еще хуже; там, как рассказывают, — трава только хороша, а все другое гибнет и от дождей, и от холодов.
Судили и осудили к расстрелу некоего московского извозчика Комарова и его жену. Первый оказался убийцей тридцати двух человек (с целью грабежа), а вторая — его сообщницей. Во время процесса у здания суда стояла несметная толпа московских баб, девиц и хулиганов, по целым суткам ожидавших под солнечным пеклом и под дождем удовольствия «взглянуть хоть глазком» на этого страшного «героя дня».
12 июня (н. ст.) в газетах появилось «письмо в редакцию председателя высшего церковного совета митрополита Антонина». Пишет, что с 12-го июня они перешли тоже на новый стиль, как он говорит, «с этого числа разность счетов сливается. 13 суточных воспоминаний по церковному календарю опускаются, и делается переступка для параллелизации гражданских пунктов и религиозных воспоминаний. 12-го июня нового стиля праздновать память св. Онуфрия Великого (приходящуюся на 12 июня старого стиля), и так до конца года. Словом, с 12-го июня разность счетов следует забыть, а жить так, как будто у нас один счет: брать числа нового стиля и в них вкладывать церковные воспоминания этих же самых чисел из церковных календарей.»
