В дальнейшем Ленин говорил о внутреннем положении, о новой экономической политике, о продналоге, топливе, электрификации и закончил «назиданием» — «хозяевам земли русской» — что надо учиться хозяйствовать. Запишу некоторые выдержки из его двухчасовой речи, в вышесказанном порядке тем.
«И мы теперь имеем 100 млн. отсталых крестьянских хозяйств, которые мы должны удовлетворить во что бы то ни стало, хотя бы тем, что у нас осталось… В Донбассе было так много правительств, на Украине было так много правительств, что от всей, когда-то сносной промышленности там мы имеем лишь жалкие остатки. В других местах дело обстоит почти настолько же плохо… При общем разорении мы не можем оказать крестьянству иной помощи, — надо торговать. На этот путь мы стали всерьез и надолго, но не навсегда… Нам нужно во что бы то ни стало добиться развития производительных сил, хотя бы на ступени старого крестьянского хозяйства. При злобном, бешеном отношении к нам европейских стран, это займет большой срок, — не год, не два, а десяток, полтора десятка лет (!!)… Заграница дала нам около 2,5 миллионов пудов хлеба и около 600.000 р. зол. … Вот мы, профсоюзы, мы, коммунистическая партия, управляем, — это хорошо: в области политической и военной мы это делали прекрасно, а в области хозяйственной мы это делали скверно. Надо это сознать и делать лучше. Любому профсоюзу, который в общих чертах ставит вопрос о том, должны ли профсоюзы участвовать в производстве, я скажу: да, перестаньте болтать… Где наша промышленность? Почему она стоит? Потому что нет сырья. А вы сумели его собрать? Нет, вы написали резолюцию, чтобы его собрали — и сядете в лужу…» В конце речи Ленин пожурил ВЧК, но «вместе с тем мы определенно говорим, что необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции, компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими».
Съезд по докладу Ленина вынес одобрение правительству за год, как в области внутренней, так и в области внешней политики.
На декабрь сего года курс довоенного золотого рубля на советские денежные знаки определяется в 80.000 (а в ноябре определялся в 60.000). Постановление об этом подписано «за народного комиссара финансов М. Альский».
14/27 декабря. На съезде Крестинский сообщил, что в 1918 году выпущено 34 миллиарда бумажных денег, из них в виде реальных ценностей вернулось 523 млн. золотых руб.; в 1919 г. выпущено бумажек уже на 163 млрд., а вернулось 390 млн.; в 1920 выпущено 955 млрд., вернулось 200 млн., в 1921 г. выпуск дензнаков достиг 10 триллионов, а вернулось уже менее 200 млн. «Ясно, — говорит затем Крестинский, — что нужно ввести налоги.» Он считает, что в 1922 г. налоги дадут казне 375 миллионов золотых рублей, а расхода предвидит по бюджету 1922 г. — 1.877.000.000 зол. руб. (Бюджет составлен не на 12 месяцев, а только на 9.) Бюджет, по его словам, является «строгим, жестким и скупым по отношению к щедрым и размашистым проектам 1921 г., но не является таким скупым по сравнению с действительностью 1921 г.».
Доклад Крестинского передается в финансовую комиссию. Вероятно, и она его тонко не разберет, потому что, как говорят люди мудрые, новая экономическая политика все еще не «экономическая политика», для меня же лично все это китайская грамота. Там на съезде выступали какие-то будто бы старики-крестьяне — Головкин, Чекунов, выступал и Буденный. Репортеры с умилением передают их «бесхитростные речи», а я без умиления и бесхитростно думаю, что это просто «верноподданнические» речи, которые и в государственных думах были обязательны — как присутствие генералов на купеческих свадьбах. И у Щедрина таких «ораторов» сколько угодно.
16/29 декабря, † 12 дек. ст. ст. в Полтаве скончался Владимир Галактионович Короленко. Царство Небесное хорошему человеку и великолепному писателю. Даже Луначарский признает его «крупнейшим мастером слова из всех современных писателей», но, продолжает Луначарский, «он весь в прошлом… В его душе не было ни одной струнки, которая могла бы звучать с суровыми бурями подлинной, жестокой, беспощадной, деловой революции, в волнах потока которой неизбежно кружится много грязи и мути.» Про море крови только не упомянул Луначарский, а остальное все так точно и «по-нашему».
27 декабря на съезде выступал Троцкий. Овации и все прочее, как полагается. На этот раз его статистика чисто военная. В настоящее время красная армия демобилизована до численности 1.595.000 человек. Таким образом, она за год сокращена больше чем втрое. Она состоит из 95 пехотных стрелковых бригад и 49 конных. В армии сейчас только три возраста: 1899, 1900 и 1901 гг. Далее Троцкий ядовитничал насчет поведения Японии, Франции, Польши, Румынии и Финляндии, чтобы доказать, что «нам нужна сильная красная армия» и теперь. По адресу Финляндии в его словах отчеканился откровенный вызов: «Мы очень рекомендуем генералу Маннергейму не измерять расстояний от Гельсингфорса до Петрограда, потому что может легко оказаться, что путь от Петрограда до Гельсингфорса гораздо короче, чем наоборот.» (Ну, прямо Вильгельм и Париж!)
Вскользь Троцкий сообщил, что на днях «мы потеряли Хабаровск», и не скрыл, что «возможны еще тяжкие испытания и кровавые повороты истории», и предупредил «противников», что «теперь не 1918 и не 1919, а 1922 год, а в 1922 году гораздо легче расширять пределы советской федерации, чем сужать».
По описанию корреспондента «Правды» съезд был в полном смысле слова потрясен речью тов. Троцкого. Приветствия разрослись до пределов грандиозной манифестации.
Вчера съезд закрыт.
Но члены съезда как бы не задержались с отъездами по своим местам. В газетных объявлениях Центросоюз предлагает Русское виноградное вино, разлитое в бутылки, крепостью от 14 до 20°. И какой богатый ассортимент! Тут и мадера, и херес, и портвейн, и токайское, и мускат, и даже «Церковное вино». Первые и вторые номера (?) от 75.000до 185.000 р. за бут. (Только «хозяевам советской России» к кушать такие «номера» от 75 до 185 тыс. за бутылку!)
17/30 декабря. Ллойд Джордж и Бриан (будто бы) решили вступить в переговоры с Московским правительством, для чего приглашают к 8 января Чичерина и Литвинова.
Президент США Гардинг, по утверждению конгресса, пожертвовал для наших голодающих 36 млн. пуд. зерна.
Новый состав ВЦИКа произвел выборы президиума и утвердил список народных комиссаров. Главные персонажи все те же, т. е. Калинин, Ленин, Троцкий, Луначарский и т. д.
Но на четвертой странице «Известий» есть и более «серьезное», чем вышеприведенные вести: «Для встречи Нового года и наст. празд. не забудьте запастись пивом и медовым шампанским Куст. — Химич. произв. Александр Балогурский в Москве. Плющиха 33, тел. 3-18-39.»
От Балогурского до Шустова — один шаг. Еще много уцелело в Москве вывесок «Пейте коньяк Шустова», — пригодятся эти вывески, может и я доживу до возможности исполнять приказ или совет — пить коньяк Шустова. А Балогурского мы пропустим, это не история, а эпизод.
Очень характерно ответил мне не так давно один мой старый знакомый «Антоша», теперь курьер Морского управления при НКПС, а до революции официант из «Яра». «Что же ты, милый, не на месте?» — спрашиваю я. — «На каком месте?» — недоумевающе спрашивает он. — «Да не в «Яру», не в «Аркадии»,» — поясняю я. — «А вы туда ходите?» — хитроумно озадачивает он меня. — «Ну, где мне ходить — не по средствам!» — «Ну вот, когда вы будете туда ходить, тогда и мы туда переберемся, а пока еще нам делать там нечего,» — наставительно заканчивает нашу беседу политиканствующий Антоний. Когда я рассказываю об этом диалоге людям старого закала, они находят точку зрения Антония глубоко продуманной и пророческой.
30 дек. 1921 г./13 января 1922 г. † Когда я брал этот лист чистым, мне и в голову не приходило, что на нем придется начертать самое ужасное в моей жизни, несравнимое ни с какими потрясениями, пережитыми мною в эти несчастные семь с половиной лет. В третий день Рождественских праздников, т. е. 27 декабря ст. ст. (9 января н. ст.), выстрелом из револьвера покончила со своей многострадальной жизнью моя вторая жена Антонина Лаврентьевна Макри, урожденная Качковская. Мы не были связаны с ней ни церковными, ни «гражданскими» обрядами, но крепко и неразлучно жили честными супругами больше 12 лет, причем последние 9 лет вместе с моими детьми от первой жены. Были годы вполне согласной и счастливой жизни для всех четверых; но эта проклятая война и все последующее, исковеркавши царства, города, дома, квартиры, — доконала и наше не только счастье, но и относительное благополучие. К концу остались истрепанные нервы, изможденные силы, разочарование и трепет пред грядущими неприятностями, шествие которых, как видно из записанного, все время не прекращалось, да и впредь не сулит остановиться. Не стало сил у моего бедного и благородного друга! Окончательно надломилось здоровье от этих кухонных забот, стирок, уборок, колок дров, топок печек, тасканья мешков и разных «торговых» забот. Вот в последнем-то и кроется ее и мое несчастье, а главное мой стыд, мой позор, мое нравственное преступление. Ведь не я, муж, кормил ее, а она сама добывала эти средства и делилась ими не только со мною, но и с моими детьми. Чтобы у нас было мясо, молоко, масло и сахар, ей приходилось целыми днями мерзнуть или мокнуть на каком-нибудь подлом рынке и продавать там из своей корзинки или мешка — то свои вещи, то купленное ею там же или в квартирах спекулянтов, то перец, то горчицу, то чай, то калоши резиновые, — одним словом, быть в конце концов «рыночной торговкой» и подвергать себя арестам (одну ночь в 1919 году провела в «Чрезвычайке»), гонениям милиционеров, ругани хамоватых покупателей. Ее, при всей ее темпераментности, узнали там за легкодоверчивую и добродушную, ну а потому чуть не ежедневно обкрадывали: то денег хватится, то «товара». Не так давно там же где-то на рынке один покупатель стащил у ней семь или восемь пар калош, т. е. больше, чем на два миллиона. Все это, разумеется, бередило ее нервы, давно уже потерявшие равновесие.
