− Эйзе, ты здесь?

Мышонок вопросительно смотрит на Наместника, тот молча кивает головой. Мальчишка отвечает :

− Да, ты что хотел, Алвин?

Один из его приблуд. Воин заинтересованно смотрит на мышонка – похоже, кроме драки, было еще и знакомство. Ну, мышь его любопытная, это понятно. Но приблуды-то! Сказали свои имена.

Алвин осторожно отгибает полог, заходит, в руках –какая-то одежка.

−Эйзе, это тебе, мы твою вчера порвали.

И мгновенное «Ой!», он увидел Наместника, словно ветром из палатки вынесло. Одежка, правда, осталась у входа.Мышонок тихо засмеялся. Да уж, пробить утром побудку у палатки Наместника –это надо было придумать.

− Посмотри, что там, и переоденься.

Эйзе быстро стаскивает через голову тунику, Ремигий лишь вздыхает, худенькая спина, острые лопатки ходуном ходят. Мальчишка торопливо натягивает штаны, сверху – рубаху, затягивает ворот шнурком. Воин только качает головой, и эта одежка великовата, рубашка болтается вокруг талии, Ремигий снова протягивает ему свой воинский пояс:

− Возьми, затяни рубашку, все опять болтается.

Малыш пожимает плечами, закручивает золотую безделушку, перетягивает рубашку. Горюшко мышиное. Ну куда такое? Ладно,вернемся в город – нужно будет подобрать одежду по размеру, какие-то сапожки. Воин опустил глаза вниз – сердце дрогнуло, он забывал найти ему обувь, и мальчишка, похоже, все это время бессловесно шлепал босиком по холодной земле. Конечно, он привык к холоду, но мышиные лапки ведь все равно мерзнут. Ох, ну и тварь же ты, Цезарион... Мальчишка-то жаловаться не будет, но тебе иногда бы надо и подумать об этом. Воин вздохнул, полез в свою дорожную сумку, порылся там. Да уж, кто мог подумать, что столько лет хранившиеся на счастье детские сандалии станут обувью для твари. Тепла немного, но хотя бы подошва не даст замерзнуть. Эйзе растерянно смотрел на Наместник :

− Да мне не холодно.

Воин кивнул:

− Не холодно, но обуть надо.

Эйзе неожиданно тихо зашипел, как рассерженный котенок. Ремигий мрачно спросил:

− Что еще? Не нравятся или снова ошейник Империи не наденешь?

Он был зол на себя, а получилось обидно. Мальчишка пожал плечами:

− Да велики же!

Воин опустил глаза вниз – правда, велики, ножки тваренка были намного меньше, чем его в более раннем возрасте. При одинаковом росте твари всегда были очень хрупкими на вид. Почти как подростки. Хотя Ремигий никогда и не разбирал их возраст: враги! А теперь – такие странные заботы. Эйзе отрицательно покачал головой:

− Нет, они буду только мешать. Да я не мерзну почти.

Именно почти – каждую ночь плачет во сне от холода и приходит греться под бочок. Воин неосознанно улыбнулся, видимо, мальчишка понял, о чем тот подумал, хихикнул. Осторожно вернул обувку воину, откинул растрепавшиеся снова волосы, протянул руку за кусочком сыра. Дивная картина – Эйзе, потихоньку кусающий сыр острыми зубками. Так крепко держит в пальцах – будто боится, что отнимут. Воин усмехнулся – все снова стало на свои места. Мышиный царевич ненадолго притих и жует вкусненькое. Смешно…

Они, наконец, собрались и вышли из палатки. Эйзе, как всегда, тянулся сзади за руку, смешно морщил носик на солнце. День был довольно теплый, солнышко пригревало, босые лапки не сильно мерзли. Лекарь осмотрел рану, сменил повязку, спокойно сказал:

− Почти хорошо.

Эйзе согласно кивнул головой. Воин повернулся, чтобы уйти, но лекарь неожиданно спросил:

− Господин, а ваша рана?

Ремигий мгновенно откликнулся:

− Да все зажило.

− Господин, и все же – давайте я осмотрю ее…

Эйзе нетерпеливо пискнул, и воин со вздохом сдался:

− Хорошо. Малыш, иди немного погуляй…

Ох, зря он это сказал. Расслабляться с мышонком – себе дороже выходит.

Лекарь смотрел недолго – края хорошо уже схватились, шрама не будет. Но, когда воин вышел из палатки, первое, что он услышал – звук мечей. Мальчишки у палатки не было. Зато на плацу – знакомая до боли картина: двое в учебном поединке. Только один из них был мышонок. А второй – его приблуда. Воин раздраженно прошипел что-то, направился к плацу. Народ расступился, пропуская Наместника.

Вмешиваться в бой – последнее дело, но мышонок зря ввязался в это – приблуд учили хорошо, с мордобоем и тычками, но мальчишки в последнее время могли продержаться несколько минут и против самого господина, потом, конечно, не хватало опыта,сдавались. Ярре напряженно взглянул на Господина, тихо сказал:

− Я мечи проверил, затуплены.

Чтобы рассадить хрупкую плоть, хватало и учебного оружия. За каким… тебя внесло в бой, безумный мышонок? Да, знаю, что воин не из последних, но … Ребра сломаны, рана скрыта повязкой. Доспехов нет…

Наместник с трудом сглотнул, в груди встала уже привычная боль. Вот так же убивали его воинов из сотни… Гордо поднятая светловолосая голова, волосы болтаются сзади, перехваченные шнурком. Легкая поступь, меч танцует в руках твари, хотя он тяжеловат для хрупкой кисти. Или нет? Ледяные внимательные глаза. Смертельный танец вокруг противника. Приблуда помощнее и потяжелее, но и измотается быстрее. Холодный расчет, жесткая техника. Зачем? Что они еще придумали?

Воины вокруг смотрят молча, подбадривающих криков нет. Все слишком серьезно. То, что он не игрушка господина, а воин тварей, никто и не забывал. Только Ремигий видел другую сторону жизни мальчишки, слышал его беспомощный плач ночью, тихое хныканье от холода. Видел нежную улыбку, перемазанное молочком личико. И что теперь? Остановить бой? Для кого он – игра? Кто придумал ее? Лицо Наместника застыло. Ничего нельзя сделать – вызов был, бой начался без него. Остановить нельзя. По крайней мере, сейчас. Значит, только терпеть боль и смотреть, какими именно приемами убивали его воинов.

Ненависть. Тяжелая, отчаянно болезненная. Ворочается в груди. Да, теперь понятно – изматывают противника, пока тот не начнет делать ошибки. А Приблуда уже устал. Слишком самоуверен – он тоже видел Тварь иным и не верит в преображение. А зря – вот она, боевая форма, та, о которой говорил Ярре. Только в бой он со своим Лисенком не вступал. Бешеные, ненавидящие глаза невероятной синевы смотрят, уже не узнавая. Движения все ускоряются, хотя все должно быть наоборот. Приблуда отступает.

Вихрь ударов. Мышонок сорвался и теперь будет мстить за все. Он ничего не забыл. Три дня – на отдых и на то, чтобы немного залечить раны. А теперь – ему уже все равно. Только Наместнику – не все равно. Каким бы воином не был мышонок, против двух противников сложновато, значит, будет время на то, чтобы попытаться остановить. Бой добром не кончится – не тот противник у приблуды. Так же, как он ранил своего друга во время боя – но он остановиться смог. Этот – просто не захочет. А что ты хотел? Что было четыре дня назад, а потом – ночью? Забыл? Поверил в хрупкие пальчики, мышиные повадки? Жесткий натиск, приблуда защищается, но уже растерян, понял, что не игра. Да и не было игрой. Тварь. Умная жестокая тварь.

Эйзе почувствовал взгляд. В боевом бешенстве, не помня себя, он вдруг почувствовал взгляд, полный жгучей боли. На мгновение отвел глаза от противника и увидел…

Бледное лицо, такое, какое бывает только у очень смуглых людей – цвет кожи такой же темный, но только белеют губы и оттенок смуглоты становится мертвенным, неживым. И черные глаза на абсолютно неподвижном лице. Полные боли и отчаяния. Так смотрят из ада – без надежды на освобождение и спасение. На него смотрел Ремигий. Он не двигался, но глаза… Они отчаянно кричали. И мышонок внезапно пошатнулся, отступил назад и неловко, подвернув ногу, сел на землю. Тихий вздох пронесся над толпой. Алвин сразу остановился, опустил меч. Наместник перевел дух. Он не верил сам себе, но мышонок нашел в себе силы прекратить. Алвин что-то говорил мальчишке, тот отвечал тихо. Наместник подошел к ним – Эйзе сразу сжался, словно ожидая удара, приблуда глядел виновато.

− Хватит. Вы оба друг друга стоите. Эйзе, что с ногой?