– А потом?

– Что – потом? – нахмурился Ротшильд.

– Потом вы потеряли сознание. Помните?

– Конечно, я потерял сознание. Вы вкололи мне какуюто гадость – вот я и потерял сознание. Помнится, вы обещали обойтись без пыток.

– Виктор, – мягко произнёс Гурьев. – Вы потеряли сознание вовсе не оттого, что я вам чтото «вколол». Я предпочёл бы именно это, но – увы. Вы потеряли сознание по совершенно другой, гораздо менее приятной причине.

– И какой же?!

– Виктор, постарайтесь выслушать меня очень внимательно и включите максимум воображения при максимуме скепсиса, на которые вы сейчас способны. Я не собираюсь с вами сюсюкать и уговаривать вас поверить мне. Верить, не верить – ваше дело. С моей стороны будет всего лишь справедливо дать вам шанс осознать, что происходит. Я всегда стараюсь поступать справедливо. И меня не интересует, верите вы в это или нет. Усвоили?

– У вас есть шанс поступить справедливо.

– И отпустить вас? – Гурьев улыбнулся. – Нет, это будет очень уж однобокая справедливость. Так не получится. Слушать будете или желаете дальше пикироваться?

– Давайте, говорите.

– Говорю. У вас внутри – не знаю, где, в мозгу, скорее всего, а может, и не только – находится существо, которое неизвестным науке способом очень сильно влияет на ваши решения, особенно по важным, основополагающим вопросам. Когда вы стреляли в моего друга, когда по вашему приказу сначала убили одного, а потом пытались убить другого близкого мне человека, возможно, во множестве других ситуаций, – это существо определяет ваши приоритеты и формирует пространство решений. Оно очень узкое, это пространство. Как правило, диапазон лежит между «убить» и «убить немедленно». Это очень плохо, Виктор. Очень.

– Я – стрелял в вашего друга?!? Вы с ума сошли…

– Отнюдь, – вздохнул Гурьев. – Мой друг – беркут.

– Так это…

– Да. Я пытался намекнуть вам, что есть вещи, с которыми не стоит заигрывать. Но, видимо, было уже поздно. Итак – вы мне попытаетесь поверить или нет?

– Я знаю, что сумасшествие может быть заразным… мистер. Но… Конечно же, я вам не верю. Это… Это бред. Что же касается убийств – я тем более не понимаю, о чём…

– Ну, как скажете, – пожав плечами, перебил Гурьев. – Моё дело маленькое – предупредить. Тогда сразу переходим к вопросам, – он вытащил другой шприц. – Сейчас я введу вам препарат, который несколько подавляет волю, и мы…

– Погодите.

– Да?

– Я вижу, что вы – человек с принципами. Я тоже. Так давайте…

– Это скучно, барон, – ласково сказал Гурьев, вставляя горлышко шприца в отверстие венозного катетера и осторожно поддавливая поршень. – Не бойтесь, это не больно. Ну, вот. Теперь подождём минут пять – и, как говорится, помолясь.

Тело Ротшильда опять напряглось и с неимоверной силой задёргалось – правда, амплитуда была очень мала. Всётаки надёжно зафиксирован, подумал Гурьев. Надо же, какая воля к жизни у нашей зверюшки. Впрочем, ничего удивительного.

– Ты убьёшь его, и тебе придётся выйти, – спокойно сказал Гурьев. – Это займёт около трёх суток, но я подожду. За это время сюда не зайдёт ни один человек, в которого ты сможешь войти. А потом я убью тебя. Подумай хорошенько. Мозгов у тебя нет, но чемто же ты пользуешься для обработки информации. Но ты поразительно, просто неимоверно туп. Это меня очень смешит.

– Ооотпуссссстиииииииии…

Гурьев решил проверить идею с именами, которую «прокручивал» с того момента, как обеспокоенный священник закричал на него:

– Назови моё имя.

– Яааааааа… нннееееее… могууухххх…

– Может, хватит? – скучающе спросил Гурьев. – Надоело, ейбогу. Назови моё имя.

– Ардзаа… Меннняааа… Ардзаа.

– Моё имя. Моё.

– Я… не… могу… – слова выходили из гортани лежащего человека с трудом, как будто тот, кто выталкивал их, стремительно терял силу.

– Боишься, – кивнул Гурьев. – Назови моё имя. Моё имя. Я хочу слышать, как ты произносишь его. Говори. Моё имя. Моё – имя!

– Нннеееееееттт…

– Моё имя.

– Ззззааа… Зззааааа… Нннеееееетттт…

– Тогда убирайся.

Близнецы на миг усилили вибрацию, но тут же притихли – вибрация не пропала, но стала значительно слабее. Вот так, подумал Гурьев. Вот так. Ротшильд открыл глаза и посмотрел на Гурьева мутным взглядом:

– Где… Где я?

– Дубль два, – улыбнулся Гурьев. – Весь вечер на манеже – одни и те же. Ваш квартирант почемуто говорит поанглийски. Интересно, а порусски он может? Вы знаете русский, Виктор?

– Ннет…

– А как же вы общаетесь с вашими друзьями из Коминтерна?

– Немецкий… Английский…

– Ну, транслируйте ему: я хочу в следующий раз услышать какойнибудь другой язык, а то английский за последнее время мне неимоверно надоел. Кстати, а этот господин, который вас завербовал, – Арнольд Дейч, он же Стефан Ланг, – на чём он вас развёл, Виктор? На любви барона и миллионера к несчастным оборванцам? Что он мог предложить вам в обмен на ваше сотрудничество? Да ещё такое активное – не просто позволить симпатизировать и оплачивать фокусы, а даже – вербовать неофитов. Что же? Должность председателя Всемирного банка Коминтерна?

– Я не знаю, о ком – и о чём – вы говорите.

– А вот мистер Дейч знал. Знаете, Виктор, вы оба – и этот вечный, вроде меня, скиталец, сын словацкого учителя, и вы – сумели, в общем, меня удивить. Единственное, чего я не могу понять: что у вас может быть общего? Или вы думаете, ваши контакты трудно было отследить? Помоему, только тупые ослыпедерасты из британской разведки могли не заметить, что вы оба тут под самым носом у них вытворяете. Так что же у вас общего? Вы мне не расскажете?

– А этот – как вы его назвали? – этот господин – он вам ничего не рассказал?

– Нет. Он продемонстрировал такое стремление воспарить к мировой революции, что пришлось его слегка… гм… заземлить. А то ведь буйные кембриджские идеалисты просто переключились бы с вашего канала связи на его. А это весьма не душеполезно. Весьма.

До ДейчаЛанга Гурьев пока не добрался, но Ротшильду не следовало об этом знать. Тем более, это скоро произойдёт, подумал он. Мои псы войны голодны, им нужно научиться охотиться. И – без Дейча охота на кембриджский кружок юных «сицилистов» могла не состояться, а этого допускать было ни в коем случае нельзя. Ни упускать этих золотых мальчиков, ни сдавать их секретной службе Гурьев вовсе не собирался.

– Вы… вы сумасшедший психопат, – Ротшильд задрал подбородок и закрыл глаза.

– А я думал, вы больше не станете ругаться, – Гурьев вздохнул. – Боже ты мой, я потратил больше часа, и до сих пор не узнал больше того, что уже знаю. Это мне не нравится. Вы слышите, барон? Не нравится.

– Я не… Этот орёл… Я не знал.

– А что – если бы знали, повели себя иначе?! С чего вы взяли, что меня интересуют ваши извинения?! Я не исповедник, чтобы вы передо мной каялись. Мне нужны ответы на вопросы, только и всего. Кольцо у вас? Где оно? Зачем оно вам?

– Не могли бы вы задавать ваши вопросы помедленнее? Я не могу сосредоточиться. О каком кольце идёт речь? У меня много колец, как вы понимаете.

– Понимаю. И вы понимаете, о каком именно кольце речь. Я слушаю.

– Какое отношение вы имеете к нему?

– Нет, ну это просто уже становится понастоящему весело, – приподнял плечи Гурьев. – Неясно, кто кого допрашивает. Кольцо у вас, Виктор?

– Оно бесполезно. Оно ничего не значит. Вы не сможете им воспользоваться.

– Ффу, – Гурьев поджал губы. – Виктор, отвечайте на вопрос. Мне всё равно, что вы думаете. Или что думает этот зверёк у вас внутри.

– Кольцо в Москве. То, что вы ищете, не здесь. Возвращайтесь туда.

– Я ищу кольцо, Виктор, – терпеливо, как ребёнку, повторил Гурьев. – Вы врёте и тянете время. Я ищу кольцо. Я не собираюсь его никак использовать, кроме как по его прямому назначению – как венчальное кольцо. Где оно?

– Каким?!? – на лице у Ротшильда изобразилась такая бездна удивления, что Гурьев испытал почти непреодолимый соблазн поверить ему. – Каким, вы сказали?! Венчальным?!