– Мы же условились, Варяг – тонкошеих не брать в расчёт, – Гурьев укоризненно покачал головой. – Какой с них спрос, с тонкошеихто? А со Сталина спрос – на всю катушку. Именно потому, что заменить его, как ты утверждаешь, некем.

– Ты не согласен?!

– Мы не о моём согласии ведём сейчас речь, Сан Саныч. Мы о концепции говорим. То, что у товарища Сталина никакой концепции чёткой не имеется, как себя вести и что делать дальше – это мне очевидно. Но мыслито у него ходят в голове какието? Ходят, ходят. А ленинцы пламенные ему – и нам с тобой – нужны? Ленинцы. Троцкисты. Нужны, Варяг? Помогут они нам?

– Нет. Ну, то есть, – смотря какие.

– Замечательно. На тех, кто нам поможет, мы самое пристальное внимание обратим. Подумай об этом ещё. А теперь скажи, сколько лет товарищ Сталин со всей этой хеврой, вольницей революционной, которой, как ты совершенно правильно заметил, до России дела нет, которым Англию с Германией и Францию впридачу подавай, бьётся? Давай считать с того дня, как он стал генеральным секретарём. Сколько?

– Почти четырнадцать получается.

– А ты сколько в аппарате уже?

– С тридцатого. Пять лет.

– А теперь – сам смотри. Сталину четырнадцати лет не хватило, как я понимаю. Сколько же он будет их ещё тасовать, перетасовывать? А, главное, с каким результатом?

– Он процесс готовит.

– Какой? Вроде Промпартии, что ли? Это вот, кстати, было глупостью совершенно апокалиптической. И сработано оказалось топорно, скажем прямо.

– Так его в том вины, можно сказать, и нет. Не его идея, не его исполнение. А разваливать, лезть на рожон – для этого поддержку надо иметь соответствующую.

– Не спорю. А сейчас что?

– Зиновьевь и Каменев. Не только они, разумеется.

– Пускай.

– Что значит – «пускай»?!

– То и значит. Пускай. Пускай останется один. Нам с тобой другие не нужны. Или сто штук охмурять – или одного. Чувствуешь разницу? Пусть убьёт всех, кого хочет, Варяг. Это плохой план, я знаю, знаю. Но другого нет. Невозможно. Я уже и так прикидывал, и так, и палец к носу приставлял, и нос к пальцу. Не выйдет поиному. Вообще ничего не выйдет.

– Не понимаю. Ты же сам только что…

– Объясню. Наставлю. Ты знаешь, как на судне крысиного короля создают?

– Знаю.

– Вот это – единственный метод. Нету другого. Не существует.

– Нет, Гур. Ты точно спятил. Сталин – это тебе не крысиный король. Это…

– У всех есть цена, Варяг. У всех. И у него есть. Надо только её ему назвать.

– Да о чём ты говоришь?!

– Я говорю о концепции. Битый час твержу тебе, а ты – всё никак да никак. Она нужна товарищу Сталину, как воздух, – и он её получит. Но – не просто так. Придётся товарищу Сталину раскошелиться.

– И кто же его заставит?! Уж не ты ли?!

– Я.

Городецкий долго, долго молчал. Зажмурился, потряс головой:

– Что же ты ему продавать собрался? Что у тебя на него есть?!

– Не на него, а для него. Пока не скажу. Пока с ним не поговорю – не скажу. Нельзя.

– А если…

– Не согласится? Согласится, Варяг. На американском деловом жаргоне это называется – «предложение, от которого невозможно отказаться». И хочется отказаться, да никак невозможно. А ещё это называется – в другом контексте – «недружественное поглощение». Но об этом, повторяю, позже. А пока – пусть будет крысиный король.

– А сколько народу в жернова попадёт? – Городецкий смотрел на Гурьева, словно не верил в то, что видит. – Ты представляешь?

– Тебе это больше всего не нравится.

– Мне это всегда во всей нашей истории больше всего не нравилось. Я этого никогда ему не прощу, – Городецкий опустил голову. – И ему не прощу, и себе. Себе – за то, что понимаю: и так нельзя, и иначе нельзя. И ему – за это же: ведь и он понимает. Не может не понимать. И останавливаться нельзя. Выбора нет. Что делать, Гур?!

– Выбор есть, Варяг. Как там: лес рубят, щепки летят? Что ж. Систему подбора щепок, их бережной переработки во чтонибудь для нас нужное и полезное, Варяг. В кадры, которых у нас пока нет. Там человек, там два, тут четыре. Это не кадры, Варяг, это слёзы. С такими цифрами мы страну не вытянем, державу не выстроим – закопаем даже то, что было и есть. Сколько человек у тебя есть, скажи?

– Мало.

– Правильно. Мало. Очень мало. А теперь ответь: они готовы за тобой под пули?

– А у тебя?!

– Ты погоди мне отвечать вопросом на вопрос. Мы ещё до меня доберёмся. Ответь: готовы? И сколько их? Точную цифру назови мне, пожалуйста. Будь так добр.

– Два десятка наберётся, – зло сказал Городецкий.

– Это неплохо. Неплохо. А потолок этих людей знаешь?

– В каком смысле?!

– Сможешь каждому из этих двух десятков доверить хотя бы по министерству?

– Нет, – Городецкий дёрнул головой. – А у тебя – сколько?! И министров из них – сколько?!

– Даже если у меня есть несколько тысяч штыков, готовых броситься в бой по моему приказу – это ничего не решит, Варяг. Поверь – ничего.

– Круто.

– Не дай заворожить себя цифирью, дружище. Цифирь – это чепуха. Я не Троцкий, переворот устраивать не стану. Переворот и заговор – не наше оружие. План сработает, если он направлен вдоль вектора мировой линии. А не против и не поперёк. Поэтому нужно придумать такой план, который бы соответствовал этой линии. А если мы с тобой сейчас – со Сталиным там или от него отдельно – примемся возрождать Россию образца тринадцатого года, мы и месяца не продержимся, даже если Глазунов или Шлыков захватят вокзалы с телеграфами и костьми там лягут.

– Зачем нам Россия такая, Гур?! Россия, которая в революцию рухнула, как в пропасть?! – Городецкий вскочил. – В той России нашего не было, если приглядеться, ничего – всё буржуи американские и французские между собой разделили! Где…

– Варяг, остынь. Я с тобой разве спорю? Ты кругом прав, дружище. И что же мы в таком случае имеем, дорогой товарищ Варяг? Лет десять, даже восемь назад, при НЭПе – ещё можно было потрепыхаться. Поиграть в дискуссию, в выборы пути, в кошкимышки. Этим и занимались – вот только непростительно долгое время. А сейчас – нет ничего кроме того, что есть. Давай представим себе на мгновение: вот, нет её, кровавой диктатуры большевистских вождей – с ноля часов завтрашнего дня. И что? Изменится чтонибудь? Сразу же примут нас с распростёртыми объятиями в братскую семью народов Европы и Америки? Денег дадут, техническую помощь окажут? Держи карман шире. Поверь мне – ну, даже близко ничего подобного. Поверь – это всё сказки, что Россию ждут в кругу цивилизованных держав. Ждут – только в качестве Китая, чтобы делить и употреблять. Своё право быть великой державой надо выдрать – и выстрадать. Если мы – народ – с этой задачей не справимся, – конец. Никто не поможет. Или мы эмигрантов наших разлюбезных пригласим – приходите, дорогие, княжить и володеть нами?

– Ну, это уж очевидная глупость!

– Вот именно. Своих надо растить. Родных. Собственных. Да, конечно, ребят и девчонок из тех, что сейчас по Прагам, Белградам и Софиям учатся, можно будет влить в этот суп, но это – капля в море. Да и сколько из них добровольно в нищую, голую да босую Россиюшку добровольно поедут, от тёплых ватерклозетов и сдобной французской выпечки? А теперь ответь. Сколько тебе, честному и справедливому, не кровавому злодею, а рыцарю и джентльмену, потребуется времени, чтобы выстроить систему? Аппарат? Сможешь сказать, хотя бы примерно?

– Говнище получается, – произнёс Городецкий и сжал ладонями виски: – Море говна просто.

– Видишь, – удовлетворённо кивнул Гурьев. – Всё же ты на самом деле понимаешь. Так сколько нам времени понадобится? Лет двадцать, а? И это в мире и согласии. Чего, опять же, даже близко не наблюдается. И где людей брать? Ты с каждым секретарём райкома сможешь поговорить? Исполкома каждого? Ты взвоешь, Сан Саныч, через год. Начнёшь, как дискобол, чернильницы и пресспапье в стены метать: ненавижу! Ненавижу! Пропади всё пропадом! И мне это всё – уже сейчас в печёнках сидит, а я всегото четыре дня как советским человеком сделался. Спрашиваю тебя в лоб, Сан Саныч: где нам взять людей в кадры? Где?