Приходит врач. На этот раз не дежурный, а лечащий психиатр. Немец. Молодой, обходительный. Разговор начинается со сдачи крови на анализ и вопросов:
— Проблемы с мочеиспусканием, каловыделением?
— Никаких.
Поговорили опять-таки при свидетелях. Каждая из этих бесед проходит в присутствии одного из медбратьев или медсестёр. Те, видать, по ходу дела учатся. Студенты, практиканты, просто порядок такой — знать, с кем имеешь дело?..
Поговорили опять-таки всё о том же.
Опять этот вопрос — КАК? Не скажу. Не хочу об этом говорить с посторонними. Ясное дело — они все хотят знать, сделаю ли я эту свою попытку расстаться с жизнью в их владениях. Но скалы моей на территории Вуншдорфа нет. Для этого нужно топать на юг, причём, чёрт знает сколько времени. Думать о других способах я ещё не пробовал. Уж больно хотелось напоследок полетать. И нужно было умереть, а не стать инвалидом.
А были ли в семье случаи…
Не было, вроде как.
Не передумал ли я?
Нет, не передумал. Ничего ведь не изменилось. С чего ж тогда передумывать?
Сколько лет вы прожили со своей подругой?
Лет тринадцать…
Он спрашивает, не буду ли я против того, если он организует нам общую встречу с Таней. Я отвечаю, что не верю в положительный для себя исход этой совместной беседы, но ничего не имею против. Если врач эту возможность считает необходимой, то, пожалуйста…
Затем пошли в другую комнату. Там уже сидели главврач, судья, адвокат и ещё кто-то. Мне объяснили, что одним днём я здесь не отделаюсь и мне предписано принудительно оставаться в клинике в течение шести недель. Вот Ваш адвокат, она может помочь Вам составить несогласие с заключением судьи, если таковое вы найдете неправомерным в отношении себя. Я сказал, что не буду сопротивляться правосудию. Можно было бы сказать, что мне всё scheiЯegal[14], но я промолчал.
Согласился принимать медикаменты, фиг с ними. Подумал, что тело-то мне отныне всё равно уже ни к чему. Пусть травят. Лишь бы что-то происходило. На этот раз мне сказали, что от таблеток этих меня будет клонить в сон. Попросили также сообщать о побочных эффектах. Отпустили. Пока что в палату.
Я лег и заснул. Проспал обед. Он был в половине двенадцатого. В распорядке значится в двенадцать часов. Всё сдвинуто на полчаса назад. Значит и ужин не в шесть, а в половине шестого.
Вышел к кормушке. Нашёл свой поднос на полке шкафчика. Поел. Зашёл в комнату отдыха, ту, что с теннисным столом. Там на шкафу стоит несколько книг. Я порылся в них. Ничего интересного. Взял «Новый завет». Когда-нибудь надо прочитать и эту книгу. Лёг в кровать. Стал читать. Прочитал «Евангелие от Матфея». Не интересно. Не созрел ещё. Отложим.
В половине шестого ужин. Опять процедура поиска своей фамилии на листке, намазывание хлеба маргарином, выбор чая… сортировка всего опосля: обёртки в ведро, кружку и столовые приборы на кухню в посудомоечную машину, сам бокс на тележку, карточку с именем в коробку… Научился.
После каждого приёма еды — приходится съедать по таблетке. Пока не проглотишь — с тебя глаз не спускают. Раз согласился на них, то честно глотаю.
Таблетки лежат в малюсеньких пластиковых стаканчиках. Их нужно оттуда достать и налить внутрь воды. Положив таблетку на язык, её следует запить. Один раз я бездумно залил туда воду, не вынув таблетку, и опрокинул содержимое в рот. Медбрат ужаснулся моему know-how, сказав, что так делать нельзя…
Натюрморт на подносе с медикаментами у каждого свой. У некоторых, как у меня, например, лежит лишь одна единственная невзрачная таблеточка, у других — аж целая горсть.
Весь день бессмысленно хожу из угла в угол. Депрессняк по максимуму. Обследовал всё возможное пространство. То и дело наливаю себе чай. Его здесь — семь сортов. Тут же в туалет — сливаем. Опять пьём. Развлекаемся таким образом. Убиваем время.
Еда на мой вкус нормальная, разнообразная и обильная. Т.е., если чего-то не съедается, а я привередлив в еде, то голодным я не остаюсь. Да и еда здесь — это, конечно, больше развлечение, нежели потребность. Никакого движения. Тела застаиваются. Некоторые, правда, на ночь глядючи заказывают пиццу. Другие, у кого нет наличности, роются в боксах с едой, авось там что-то осталось.
Некоторые пациенты, как я заметил, прозорливо относят несъеденное в холодильник и там этими запасами можно поживиться. Полакомиться чем-то сладеньким — джемом, мёдом — когда надоедает пить пустой чай.
Неожиданно для себя самого я подсаживаюсь на какао. Немцы, наблюдающие меня, не понимают, как можно заливать какао кипятком, а не горячим или холодным молоком, а также регулярно есть хлеб, как это делаю я: за завтраком, обедом и ужином. А я не понимаю, как можно целый день хлестать этот их кофе. Это же не кофе…
Позвали к телефону. Я подумал, что Таня… Но нет, не Таня. Подруга семьи Света. Было приятно, что обо мне беспокоятся. Всё время сдерживался от слёз.
Новый день. Делать нечего. Компьютер запрещён. Сижу на кровати в своей палате. Все соседи спят. Четыре койки. Одни даже не вставали к завтраку, другие легли спать тут же после еды. Один из них — высокий мужик с длиннющими волосами, монашеской бородой и искореженным шрамами лицом. Я его приметил ещё вчера, т.к. тот ходил босиком. Вот он и лежит теперь на кровати с чёрными ступнями. Я хожу в носках. У меня здесь лишь зимние ботинки да две пары шерстяных носков. Бродить босиком, что мне свойственно в домашней обстановке, здесь по отделению желания нет. Я не дома.
Flash back. Вспоминаю, как позвонил маме из Берлина, перед тем как уезжал из Германии. Думал тогда — что насовсем. Сказал ей, что у меня слишком много вещей. Придётся либо доплачивать за перегруз, либо одевать на себя как можно больше всего (дело было в августе), в том числе зимние ботинки. Мама недовольно спросила, зачем мне в Питере зимние ботинки, я что — собираюсь у них до зимы гостить?! Я сказал, что вроде как мы же договорились, что я уезжаю из Германии навсегда и буду жить теперь в Питере, у них (понятное дело, раз квартиру мою они продали), для этого-то я и просил их подыскать мне работу через знакомых. Что за непонятки?! Мама в ответ: «Ну, мы ещё поговорим на эту тему». У меня остался неприятный осадок после этого звонка. Получалось так, что меня там не особо-то и ждут. Я даже подумал было, что, не остаться ли мне тогда в Берлине.
А мужик тот босой мне потом скажет, что я в первую свою ночь в этой палате задыхался во сне. Schrecklicher Atem.[15] Я удивился, т.к. крепко спал, ничего не помнил.
На следующую ночь мне приснится, будто какое-то чудище ползёт у меня под кожей от живота к голове. Я чётко знаю, что это сон, но начинаю руками отодвигать монстра назад. А он ползёт вновь. Я его опять к животу. Думаю, что будет уж лучше проснуться, чем заниматься этой чепухой. Проснись! Глаза не открываются, но галлюцинация прекращается. В дальнейшем будут сниться только голые девки. Там уже себя заговариваешь — не просыпайся, ради бога!!!
Босой «монах» предложил поиграть в теннис. Я согласился. Через несколько минут прекратили, т.к. он выдохся. Чёртовы таблетки, сказал он.
Наблюдаю за пациентами. У некоторых уже на лице написано, что они психи. У других это выявлено в движениях и мимике, манере говорить. Некоторые сперва неидентифицируемы. Мужчин и женщин примерно поровну. Подавляющее большинство пациентов немцы.
Прошли ещё сутки. Из палаты пропал Босой. На его место привели совсем молодого парнишку. Бритая голова.
Через час что-то произошло. Держа парня за руку, один из медбратьев вторично привел его в палату. Прежде чем объясниться с ним, он попросил меня на пару минут выйти. Покидая комнату, я слышал лишь угрожающий вопрос медбрата, многократно заданный пареньку: Was soll das?![16] Мне вспомнилась песенка Грёнемайера[17] с таким названием. Я так и не разобрался в результате, что тот натворил, но сценка та закончилась потасовкой, на неё сбежалась вся охрана, т.е. весь медперсонал отделения. У каждого из них к рубашке приколот приборчик с красной кнопкой. Если что-то случается — им достаточно нажать её — где-то прозвучит сигнал и тут же прибегут тебе на помощь. Они скрутили парня и стали его привязывать к лежанке. Сопротивляясь им, он успел лишь сказать: «Со мной ещё так никогда не обращались!» Ему вкололи успокоительное. Привязанный и усыплённый, он провёл в коридоре в лежачем положении несколько дней. На ночь его увозили в другую палату. Потом в течение пары недель он был до одури полусонным. К концу третьей — заработали мышцы лица, и он начал впервые улыбаться. Наркоман, услышал я от кого-то.
