Отобедав, иду дописывать своё первое письмо — историю отделения 5.2. К семи возвращается Царко, ложится спать, и это знак для меня — компьютер в шкаф остывать, я с книжкой — в комнату отдыха, ать-два. Каждый раз при этом замечаю, что сосед прячет кошелёк из своих штанов под подушку. Царко, я не вор.
Царко — параноик. Об этом я узнаю позже.
Спускаюсь вниз. Сперва надо выпить горячего какао. Не могу найти пачку. Шарю по всем шкафам на кухне. Они так же, как и во всех прочих отделениях, подписаны. Но открыть шкафчик, оценить его содержание и закрыть получается куда быстрее, нежели сверяться с наклейками.
Недружелюбный грубый голос: Что ты ищешь?!
Я (поворачиваясь к нему, нет, к ней): Какао.
Женщина лет пятидесяти с чёрной бородкой (зовут Эльвира): Я тебе покажу. Вот здесь.
Идёт показывать.
Я: Там нет. Я уже смотрел.
Она, тем не менее, открывает тот ящик.
Она: Тогда в столовой.
Я: Там я тоже смотрел. Нигде нет.
Она: Надо спросить у сестёр.
Эльвира здесь хозяйка. Она очень услужливая. Строгая, явный диктатор, некрасивая, при этом приятная. Она низкого роста, полная. Курит.
Иду к медсестре. Та находит заветную пачку с зайцем в закрытом шкафу с запасами. Нужно вскипятить воду. Чайник (о нет!) точно такой же, как был у меня всё то время, что я прожил на Wunschdorfer StraЯe. До того он кипятил воду всей моей семье. Это теперь не просто чайник, это ежедневное напоминание. Я так же, как и тогда, держусь за его ручку в ожидании последних секунд закипания воды. Думаю, что глупо вот так стоять и держаться за него, но он словно моя традиция. Не знаю, как это объяснить словами. Уехав в Питер, я отнёс свой чайник на помойку. Теперь он здесь передо мной.
Трясущейся рукой насыпаю какао в чашку. Почему всё время трясутся руки? Таблетки? Каждый раз одно и тоже, когда имею дело с этим порошком… Вода закипает.
Зашедший на кухню медбрат озадаченно спрашивает: Вы какао водой заливаете?!
Я: Да.
Он: А я всегда только молоком. В первый раз такое вижу, чтобы водой.
Сознаюсь, что я варвар. Про молоко, когда впервые в 5.2 решился на какао, мысли не было. Залил кипятком плюс сахар, понравилось, пью так дальше. Да и сейчас бы не стал связываться с молоком. Я — ленивый варвар.
Ещё я ем киви неочищенными. С мохнатой кожурой. Лишь откусываю жёсткую попку.
Однажды мне повезло. Выдавали по два киви в одни руки. Никто их есть не стал. Я устроил пиршество.
А ещё я варваром бреюсь всю свою жизнь: без пенки и без одеколона под конец.
Медбрат: Ну, как вам нравится у нас?
Я: Да я пока совсем свежий здесь. Всё нормально.
Шучу с ним на тему хаджа вокруг ёлки. Видно, что он эту «шутку» не понимает.
Эльвира медленно ходит в холле туда и сюда, часами. Всегда пытается поймать взгляд мимопроходящих. Охотно приветствует тех, кто говорит ей «Hallo, Elvira!». У неё грубый и очень сильный грудной мужской голос. Этот голос однажды меня озадачил. На втором этаже, где я живу, в коридоре висит телефон для пациентов. Эльвира говорит громко и чётко. Мне слышен весь разговор через стену.
Эльвира: Да, бабушка!
Бабушка! У неё есть бабушка!? Сколько же ей лет? Она выглядит пожилой. Явно к шестидесяти.
Эльвира произносит некоторые фразы с читаемой горечью. Говорит, что ведёт себя хорошо, что её уже можно забирать. Неслышный мне голос её бабушки по явному из контекста смыслу отвечает, что внучке следует ещё подлечиться. Эльвира чуть ли не со слезами выпрашивает позволения вернуться в семью, домой. Она уже очень давно здесь. Сколько же можно!
Я вспоминаю свои разговоры с Таней. Всё один в один. Этот мой голос навзрыд. Я изменился. Я стал другим. Я стал лучше. Дай мне шанс показать это!
Далее Эльвира договаривается о том, в какой день и час бабушка позвонит ей вновь. Она явный диктатор по характеру, но готова на всё, лишь бы её любили. Охотно помогает новичкам в ориентации, собирает несъеденное (колбасу, сыр, джемы) на чистую тарелку, накрывает плёнкой и относит всё это добро в холодильник. Вечером с этих запасов кормятся многие пациенты, я — в их числе. Эльвира добровольно заведует порядком на кухне. Что толку назначать туда дежурных?!
Однажды она подходит к Анэтте и спрашивает, будет ли та есть свой йогурт. Та (недовольно): Да, буду!
Эльвира: Вопрос ничего не стоит! Вопрос ничего не стоит!..
Она почти ничего не ест. Обожает эти йогурты. Я отдаю ей свой.
В этом отделении пациенты охотно делятся с другими чем-либо из своего рациона, либо обмениваются. Оттого-то и вопросы: Ты это будешь? Можешь отдать мне? Кому пачку какао?!
Анэтте — человек тихий и замкнутый. Рыжая, очкарик. У неё проблемы явные. Она постоянно находится в панике. Её тело совершает регулярные качкообразные движения. Анэтте при этом умудряется целый день вязать. Вяжет, а ноги трясутся. Если не вяжет, то в ход пускаются руки. У неё двое детей-подростков. Каждый второй из пациентов просит Анэтту связать им по шарфику. Та охотно удовлетворяет их просьбы.
С Царко, соседом, мы видимся редко. Он ходит на ту трёхчасовую работу. Всё прочее время проводит в комнате для курящих. Целый день! Как впрочем, и все прочие. Курят здесь, вроде как, абсолютно все. Если на улице светит солнце, они сидят с сигаретами снаружи на ступеньках.
Редкий раз, заходя по необходимости в комнату, сосед всегда говорит мне: Привет, Алекс!
Я: Привет!
Он: Как дела у компьютерного эксперта?
Я: Всё путём…
Как и Старик, хорват Царко, я-таки правильно распознал его акцент, ложится спать в районе семи вечера. Я же — не ранее десяти. Хочется читать и дольше, но ночная таблетка даёт о себе знать через полчаса (тяжелеют веки), под её действием я плетусь в кровать. Утром очень сложно просыпаться в семь часов. Сосед встаёт по звонку — наш будильник — медсёстры. Ясное дело — он спит на три часа больше, чем я. Я же отлёживаюсь ещё минут двадцать. Иногда засыпаю вновь, и меня повторно будят, заметив в столовой нетронутый мною завтрак.
Меня вызывают к социальному работнику. Работнице. Нина Миннихь. Она говорит мне, что я, как тут выяснилось, не застрахован. Нет у меня медицинской страховки.
Я: А я об этом уже устал твердить. И в полиции говорил, и медбрату при поступлении в 5.2. Мне же в ответ: мы разберёмся. Да и времени прошло достаточно, чтобы это выяснилось.
Не разобрались. Выяснилось только сейчас.
Она: Всё ясно. Вас нужно будет поставить на пособие по безработице. Как можно быстрее. Мы попробуем это сделать и в Ганновере, и в Вуншдорфе. Посмотрим, где получится быстрей. Вы сможете заполнить эту анкету сами?
Я (боже, сколько я уже таких назаполнял! мой позор): Да, конечно.
Опять потекли неотличимые друг от друга дни. С утра после завтрака включаю компьютер и копошусь в нём до обеда, обедаю, ухожу на час в интернет-кафе (это мои пол пачки сигарет: развлечение, расслабление, трата денег)…
Его владелец уже на второй день приметил меня и при моём появлении выдаёт: Привет! Номер 9!
Или номер 4. Номер стола. Главное, чтобы не 5. На пятом столе плохая мышка. На девятом плохой монитор, но это уж лучше, чем дохлая мышь.
Я успеваю лишь обновить свой сайт, прочитать письма (Алексей, а когда будет доступен к скачиванию «СМРТ» Лимонова?) и насобирать статеек, что я коллекционирую для своего литературного архива.
Интернет здесь дорогой. 2 евро за час. Задержись на секунду: приходится платить уже 2,33. С тоской вспоминаю 49 берлинских центов, при этом все необходимые мне программы уже проинсталлированы, деньги текут по центу, 24 часа в сутки, бутылочка пива, по правую руку Акрам на сайте «Аль-Джазиры»…
Владелец вуншдорфского интернет-кафе, лицо кавказской национальности, вроде как азербайджанец, я слышал, как тот говорит по-русски. Он подробно объяснял одной женщине, русачке, выгоды какого-то тарифа на телефон и интернет. Я был поражён, что его «черножопая» речь, с редкими ошибками склонения, была куда более приятной, и вменяемой, нежели этой примитивной бабы, для которой русский язык родной, и боюсь, что единственный.
