Уилл наклонился вперёд. Сердце его стучало гулко, как в бочке, глаза почему-то стали мокрыми. О Боже, подумал он, я люблю этого старика. Может быть, я любил его все эти пятнадцать лет. Может быть, пойми я это раньше, многое было бы по-другому.

Иеясу обнял его за шею, прижал к своей груди, гладя его волосы, как отец мог бы гладить сына.

– Благодарю тебя, великий Будда, – произнёс он тихо. – Я думал… Впрочем, неважно. Мне сказали, что ты мёртв, Уилл. Утонул.

– Мы получили пробоину, мой господин. Только и всего. Но было необходимо вытащить корабль на сушу и заделать её, а погода оставалась ужасной всё это время. Я посылал сообщение.

– А мне передали, что ты утонул. Работа Тоетоми. Посмотри на меня, Уилл.

Уилл поднял голову, вгляделся в маленькое круглое лицо. Когда-то оно было пухлым, теперь же дряблая кожа висела мешками на высоких скулах. Усы стали белыми. И теперь, когда он был так близко, ему стало видно, как сгорбились плечи и какими неожиданно тонкими стали руки.

– Мой господин…

– Ты уже слышал о сражении?

– Да, мой господин. Я не поверил своим ушам.

– Но это правда. Преждевременная атака этого юноши Маеды, которую легко отбили, вовлекла мои силы в общее сражение, прежде чем я закончил все приготовления. И всё же победа была почти у нас в руках. Знаешь, почему мы всё-таки проиграли?

– Я слышал много сплетен, мой господин.

– Но правды не знает почти никто. Дай мне руку.

Уилл повиновался. Пальцы Иеясу сомкнулись на его запястье, и он сунул его ладонь под своё кимоно на груди.

Пальцы Уилла скользнули по исхудавшему, почти детскому телу и наткнулись на бумажную повязку. Его голова замерла на плече Иеясу.

– Мой господин?…– Удар копья. Мне пришлось самому окунуться в гущу битвы, чтобы навести порядок в моих рядах. Врачи говорят, ничего страшного, нужно только отдохнуть как следует. Но сам этот факт армии неизвестен и должен оставаться в тайне. В семьдесят два года и царапина на пальце становится важной.

– И вы остаётесь здесь, мой господин, вместо того, чтобы отправиться на отдых в Сидзюоку?

Руки, такие слабые, лежали на его плечах, прижимая его к груди.

– Об этом не знает никто, Уилл, кроме моей семьи. И Сукэ, конечно. Никто не должен узнать. – Руки напряглись. – Нет, Уилл, не вставай. Я держу тебя вот так, и боль уходит, она больше не имеет значения. Я чувствую силу, исходящую от твоего тела. Какая силища, Уилл.

– Я уже не тот молодой человек, мой господин.

– Ты, Уилл? Ты сохранил свою силу. Всю свою силу. Как она мне нужна сейчас! Как мне было необходимо иметь тебя рядом на прошлой неделе, Уилл.

– Вам нужно было только подождать, мой господин. Да и пора для войны неподходящая.

– Подождать, Уилл? Мне сообщили, что ты мёртв. Тоетоми сказали мне, что узнали об этом от одного португальца – как ты утонул со своим кораблём. И я поверил им, старый дурак.

– И всё же вы победите, мой господин Иеясу. Пальцы напряглись:

– Да. Я всё же одержу победу. Теперь, когда ты рядом, Уилл, я уверен в этом. На завтра мы назначим общий штурм.

Уилл медленно выпрямился.

– Вы попробуете взять Осакскую крепость штурмом, мой господин?

– Удача будет на нашей стороне, Уилл. Я уверен в этом. Теперь удача будет постоянно сопутствовать нам.

– Мой господин, пятнадцать лет назад, перед Секигахарой, вы сказали мне, что удача – это просто другое слово для готовности.

Маленькая фигурка, казалось, обмякла.

– Я смотрел на армию в сто восемьдесят тысяч человек, Уилл, Выбирать поле боя я не могу. Я заслал в замок своих шпионов и пробовал посеять раздор среди врагов и подкупить их лучших генералов. Но эти вещи не прошли. Эта война, Уилл, перестала быть войной за личное богатство и власть.

Слишком долго эти причины были единственными причинами войн в Японии. Но здесь мы боремся с чем-то иным, чем-то неуловимым, чем-то более опасным. Мы боремся сидеей, Уилл. Даймио в Осаке верят в Тоетоми. Может быть, они видят в принце воплощение их любимого Хидееси. Может быть, обожествляя его память, я допустил ошибку. Может быть, они на самом деле смотрят на него как на бога. И на его сына тоже. Какова бы ни была причина, они будут сражаться насмерть. Поэтому это будет кровавый день. И всё же победа будет за нами – в конце концов.

Уилл не отрывал взгляда от маленького личика с упрямо сжатыми губами, которые могли улыбаться столь обманчиво, от глаз, подчинявших своей воле стольких людей, столько сокровищ, столько решений. В семьдесят два года удар копья – серьёзное дело. И все эти сто восемьдесят тысяч человек были здесь только потому, что здесь был принц. Интересно, понимал ли это Хидетада? Понимал ли он, что, как только умрёт отец, вся его армия растает, а вместе с ней и вся его власть. Принцесса Едогими и её сторонники-то знали это наверняка. Знали они о ране принца или нет, но они знали, что вся воля, притивостоящая им, заключена была в душе одного только человека, и человек этот уже исчерпал отпущенный ему срок. И на это они рассчитывали – выстоять, удержаться, выждать.

Поэтому, наверное, для него тоже настало время выбора. Последнего выбора. Иеясу никогда не сомневался, что это будет решающее столкновение. В следующие несколько дней решится судьба всей страны. Даже раньше. Потому что если Иеясу намерен назначить на завтра общий штурм и штурм этот будет отбит – а он почти наверняка будет отбит, стоит только взглянуть на эти бесконечные бастионы, на тьму защитников, – то конец наступит скорее, чем они предполагают. Ещё одно поражение, и легенда о неуязвимости Токугавы будет развеяна.

Так в чём же заключается выбор? Между Тоетоми и Токугавой? Оба ищут абсолютной власти. Между Хидеери и Хидетадой? Он никогда не встречался с Хидеери, но совершенно определённо не любил сегуна – и пользовался взаимностью. Между романтической идеей великой Японии, о которой мечтал Хидееси, и порядком и дисциплиной, включающими в механизм Империи каждого человека, от сегуна до хонина, к чему стремится Иеясу? Между возвращением к бесконечным междоусобным войнам и продвижением к вечному миру? Какой ещё выбор он мог сделать, думая о своей жене, о своих детях, о своих друзьях? И о детях своих детей. И о своём доме. И о своих крестьянах. Своих крестьянах.

И в то же время – уничтожить Асаи Едогами. И Пинто Магдалину.

– О чём ты так задумался, Уилл? – спросил Иеясу.

– Мой господин, боюсь, что запланированный вами штурм окончится неудачей, если защитники будут достаточно стойкими. А у меня достаточно свидетельств их стойкости.

– У меня нет теперь другого выхода, Уилл. Среди даймио уже пошли разговоры.

– В Европе, мой господин, очень немногие феодалы позволяют себе риск оборонять свои земли от законных повелителей вследствие появления пушек.

Иеясу вздохнул:

– Неужели ты думаешь, Уилл, что я не пробовал бомбардировать крепость? Весь вчерашний день говорили пушки. А ядра просто отскакивали от стен. О, один-два камня, может, и выщербило! С таким темпом нам понадобится год, чтобы пробить внешнюю стену. А за ней ведь внутренняя стена, и дальше – сам замок. Три года, Уилл?

– Мой господин, если позволите, я снова напомню слова, сказанные вами накануне Секигахары, – пушки причиняют значительно больший ущерб, чем просто производимые ими разрушения.

– Тогда они были почти неведомы нашей стране. Теперь же в крепости не меньше орудий, чем у нас. Благодаря португальцам.

– Тем не менее, мой господин, когда они стреляют по пологой равнине, ущерб от них не больше, чем от ваших. У них нет иного выбора.

– А у нас есть?

– Дайте мне один день, мой господин, чтобы пристрелять орудия.

Иеясу повернул голову:

– Один день, Уилл?

– У меня есть одна идея, мой господин, которая, возможно, заставит Тоетоми ещё раз выйти за ворота и напасть на вас в открытом поле. Только на этот раз вы будете поджидать их.