Утренние часы принадлежали Полине Сергеевне. Проводив мужа на работу, а внука в школу, она принимала душ, укладывала волосы, наносила легкий макияж. Хотя Полина Сергеевна давно не работала, она не позволяла себе ходить распустехой – в драном халате и стоптанных тапках. Даже если точно знала, что не выйдет сегодня на улицу, красилась и одевалась, как на службу. В такой день к ним мог заглянуть разве что электрик, чтобы списать показания счетчика, или газовщик, чтобы проверить плиту. Полине Сергеевне было абсолютно безразлично, какое впечатление она произведет на подобных визитеров. Она не относилась к тем женщинам, что стараются нравиться всем и каждому, а недостатки внешности маскируют с помощью краски и пудры. Полина Сергеевна знала, что она мила и привлекательна, не писаная красавица, но очень обаятельна – ей говорили об этом тысячу раз люди, встречавшиеся в жизни. И в пятьдесят с лишним лет обаяние не исчезло, а перешло в другую стадию, возможно, более ценную. Красивых девушек много, а обаятельных немолодых женщин – единицы, и они знают себе цену. Высшая степень обаяния – присутствие шарма, то есть не просто симпатичное лицо, а неуловимая игра жестов, мимики, выражения глаз, делающая женщину неотразимой. Полина Сергеевна удостаивалась лестного комплимента – женщина с шармом. Никакими красками шарма не нарисовать, никакими прическами и украшениями не создать. Напускной, отрепетированный, актерский шарм превращается в жеманное кривляние. Шарм – подарок природы, он либо есть, либо отсутствует. К Полине Сергеевне природа была благосклонна. Материалистка без компромиссов, Полина Сергеевна считала, что удачной внешностью обязана не абстрактной природе, а конкретным генам предков.

Привычку с утра приводить себя в порядок, независимо от того, планируется ли выход в люди, Полине Сергеевне привил, сам того не подозревая, отец. Он души не чаял в единственной дочери. Ему казалось, что Полиньку – нежную, хрупкую, стеснительную, робкую – затопчут, затюкают, обидят, ранят. Поэтому он часто говорил о самоуважении, которое есть броня. Если человек уверен в себе, если уважает свои принципы, то нападки и агрессия ему не страшны. Поля хорошо усвоила эти уроки и сделала свои выводы. Для девочки-девушки-женщины ухоженность – одна из основ самоуважения, поэтому ее, Полин, облик всегда должен быть безупречен.

В молодости муж, для которого она была прекрасна в любых нарядах, а еще краше без оных, с любой прической, хоть «взрыв на макаронной фабрике», удивлялся тому, что Полинька жертвует драгоценными минутами утреннего сна, чтобы завить волосы и накрасить ресницы.

– Мы ведь на дачу едем, – говорил Олег. – Ты целый день проторчишь на грядках. Думаешь, огурцы и помидоры оценят твой макияж?

– Конечно! – с дурашливой уверенностью заверяла Поля. – Особенно я рассчитываю на успех у цветков мужского типа.

– Я начинаю р-р-ревновать, – рокотал Олег. – Покажешь мне эти мужские цветки, я им пестики оборву. В самом деле, Поля! Охота тебе вставать ни свет ни заря?

Говорить про женское самоуважение было не ко времени и не к месту. Поэтому Поля нашла другие аргументы:

– У каждого человека есть утренний гигиенический ритуал – умыться, зубы почистить. Немытым трубочистам стыд и срам. Мой ритуал несколько длиннее. Кроме того, я ведь… – поводила в воздухе губной помадой Поля, – служу. Да, служу. Тебе, сыну и родине, конечно.

– Родина без твоих кудряшек пропала бы.

– Как всякий служивый человек, ефрейтор, например… Нет, ефрейтор не солидно…

– Генерал, – подсказывал муж.

– Да. Как хороший генерал, я не могу являться на службу с перьями в волосах и в трениках вместо штанов с лампасами.

Потом, если Поля о чем-то просила мужа или поручала что-то сделать и ее просьба не расходилась с его планами, он отвечал: «Так точно, мой генерал! Будет исполнено!»

Полина Сергеевна заканчивала маникюр, покрыла ногти лаком, когда раздался телефонный звонок. Вначале она не поняла, кто говорит.

– Кто-кто? Люся? Простите?

– Полина Сергеевна, я, Люся Камышева. Забыли? Ну, Юся!

– Ты? – ахнула Полина Сергеевна. – Зачем ты? Почему? Что случилось?

– Я приезжаю.

– Приезжаешь? – переспросила Полина Сергеевна. – В каком смысле?

– В смысле самолетом прилетаю.

– Зачем?

– Повидаться и вообще. Хорошо, что у вас телефон старый, а то я ведь ни одного номера не знаю.

«Нормально матери не знать, где обитает ее сын? – подумала Полина Сергеевна. – Господи, еще бы тысячу лет не знала! Чтоб ты провалилась, сгинула! Почему ты не сгинула?»

Полина Сергеевна закашлялась, потому что испугалась, не произнесла ли последний вопрос вслух.

Опасения были напрасны.

– Сеня может меня встретить? – спокойно спросила Юся. – Рейс из Нью-Йорка.

– Арсений в командировке, – зачем-то соврала Полина Сергеевна.

– Сама доберусь. Вы по старому адресу?

– Да.

– Тогда до свидания!

Полина Сергеевна положила трубку. Посмотрела на свои руки – незастывший лак на трех ногтях размазался. Надо перекрашивать.

Господи! Перекрашивать! Маникюр! Когда рушится наступившая после стольких испытаний, горя, страха и отчаяния спокойная, тихая, счастливая жизнь!

Если бы Полине Сергеевне сказали, что в ее квартире поселится цыганский табор, который с утра до вечера будет горланить песни и танцевать, что в ее дверь станут названивать подозрительные личности – то ли наркодилеры, то ли скупщики краденого, она испугалась бы меньше.

Они были соседями по даче. Люся на двенадцать лет старше сына Полины и Олега. Маленький Арсений не выговаривал «Люся» и звал ее Юся. Как большинство девочек, Юся обожала младенцев, катала Сеню в колясочке, кормила из бутылочки, днями пропадала на их участке. «Нянька у вас теперь бесплатная», – усмехалась мама Юси, шумная и бесцеремонная Клавдия. Услуги няньки Полине не требовались, не покидал страх, что Люся, которая видит в младенце большую игрушку, нечаянно нанесет вред ребенку. Но девочка так радовалась каждому движению малыша, что отправить ее со двора не поворачивался язык.

«Из нее получится хорошая мать», – говорила Полина. В двенадцать лет уже было ясно, что интеллектуалки из Люси не вырастет. Училась она плохо, книжек не читала, и круг ее интересов ограничивался недетскими телепередачами про модных эстрадных див. Коротконогая, пухленькая, она обещала стать девушкой с аппетитными формами, а после тридцати превратиться в копию своей мамы – бочкообразную женщину с тремя подбородками, маленькими толстыми руками, которыми не дотянешься спину почесать. В наивности, неразвитости, восторженности Люси была трогательная девчоночья прелесть. Ее непрекращающийся щебет не раздражал, как не раздражает пение птиц. Она напоминала цветочек в бутонной стадии, про который знаешь, что, распустившись, он не будет представлять собой ничего особенного, но пока радует глаз.

На следующее лето годовалый Арсений, по-домашнему – Сеня, уже смешно топал, норовил обследовать неположенные места вроде уличного туалета, схватить опасные предметы вроде серпа или вил, заглянуть в колодец, откушать гранул удобрений. Помощь Люси, снова проводившей много времени на их участке, оказалась кстати. Девочке не надоедало строить с Сеней куличики и замки из песка, водить машинки и паровозики. В конце лета Полина подарила Люсе красивый ранец, пенал, наборы карандашей, фломастеров, альбомы для рисования, тетради и другие вещи – к школе. Несколько книг, модные джинсы и кофточку.

«Отблагодарила няньку», – с видимым удовольствием оценила Клавдия.

Полина не мыслила в подобном плане – мол, девочке положена плата за игры с малышом. Полина просто наслушалась сетований Клавы о том, что к школе надо столько купить – разорение, и хотела сделать приятное. Но Клавдия, работавшая учетчицей на овощной базе, рассуждала иначе.