Фудзивара Канэтада, сын канцлера, переписал сочинение наследного принца, которое звучало так:

«Вторя государю, сложил сие стихотворение в весенний день в усадьбе Китаяма по случаю девяностой годовщины рождения благородной госпожи из рода Фудзивара, придворной дамы младшего первого ранга». (Вслед за подписью были добавлены слова «почтительно преподношу» — учтивое обращение, принятое с давнего времени.)

Прочие стихи я приведу в другом месте, а здесь упомяну еще только поздравление вельможи Санэканэ:

Все участники поэтического турнира высоко оценили красоту и изящество этого стихотворения.

Придворные говорили, что стихотворение Санэканэ не уступает стихам, некогда сложенным его дедом, министром Санэудзи Сайондзи по случаю посещения его усадьбы государем-иноком Го-Сагой:

А государь-инок сложил:

После поэтического турнира затеяли игру в мяч. Право, стоило посмотреть, как мелькают разноцветные рукава императора, наследного принца, прежнего государя Камэямы, канцлера и прочих вельмож, подоткнувших длинные полы верхнего платья. По примеру императора Го-Тобы, государь Камэяма самолично изволил открыть игру, ударив мяч ногой.

Сразу после окончания игры император отбыл к себе во дворец. В тот вечер предстояло составить список весенних назначений на должность, и потому, как ни жаль было покидать праздничное собрание, оставаться ему было нельзя.

На следующий день, поскольку император отсутствовал, не было необходимости в столь строгом ритуале и все почувствовали себя гораздо непринужденнее. Около полудня застелили соломенными циновками дорожку, ведущую от главного здания усадьбы до храма Сайондзи, Райского сада. Оба прежних государя в парадных одеяниях и высоких парадных шапках вместе с наследным принцем обошли все приделы и часовни и вышли наконец к храмовому павильону Божественных звуков Мёондо, посвященному богине музыки и красоты Бэндзайтэн. Там взорам их предстало одинокое дерево сакуры с запоздалыми цветами на ветвях; казалось, дерево давно ожидало появления высочайших особ. «Хотела бы я знать, кто научил эту сакуру следовать мольбе поэта древности?» — думала я, любуясь цветущим деревом.

Как подсказывало само название павильона, решено было устроить здесь небольшой концерт. Пока шла подготовка, собралось много народа, немало было и женщин, кутавшихся с головой в шелка, чтобы спрятать лицо от нескромных взоров. Я тоже пришла послушать музыку. Государи Камэяма и Го-Фукакуса вместе с наследником разместились внутри павильона, а придворные вышли на открытую веранду. Дайнагон Нагамаса играл на флейте, начальник Левой стражи Кимпира — на свирели, господин Канэюки — на флажолете, наследный принц — на лютне, вельможа Санэканэ — на цитре. На большом барабане играл господин Томоюки, на малом — господин Норифудзи. Сначала исполнили напевные мелодии «Переправа» и «Старик, собирающий ягоды тута», затем мелодии в более быстром, прерывистом ритме — «Белые колонны» и «Тысяча осеней». Господин Канэюки под аккомпанемент музыкантов продекламировал китайские стихи «Персик и слива цветут в парке Шанлинь…». Читал он прекрасно, применяясь к музыкальному сопровождению, так что декламация вызвала всеобщий восторг и ее пришлось повторить. Затем государь Го-Фукакуса прочел вслух стихотворение Митидзанэ Сугавары на китайском языке: «Нежна и воздушна, танцует она…», а государь Камэяма и наследник хором вторили ему. Это было поистине великолепно. Когда концерт окончился и государи удалились, все вокруг только и говорили:

— Жаль, что так мало! Вот бы еще послушать!

Я наблюдала беспечную жизнь блестящего императорского двора, и на сердце у меня было мрачно, я даже раскаивалась, что приняла приглашение и приехала на этот праздник. Голос государя, декламировавшего стихи, все еще звучал у меня в ушах, пробуждая воспоминания. Я слышала голоса, объявлявшие о начале игры в мяч, но решила не ходить и осталась в отведенной мне комнате.

Я сидела одна, когда неожиданно явился мой дядюшка Такаёси с письмом от государя. «Полно, уж не ошибка ли это?» — удивилась я. Однако Такаёси чуть ли не силой вручил мне послание, и я прочитала: