Из трех компонентов: культура – цивилизация – история лишь культура обладает абсолютной ценностью, хотя бы потому, что без культуры не было бы ни цивилизации, ни истории, не было бы самого человека. Не потому ли в наше время человечество, движимое инстинктом самосохранения, задумалось о смысле этих понятий? Опасно принимать за Культуру то, что к ней не только не относится, но даже ей враждебно, – псевдокультуру, вульгарность, цинизм, вседозволенность.

Илл. 4. Блаженный Августин

Древние провидцы Востока и Запада напоминали: во всем, что существует в мире, есть две природы – небесная, извечная, которая в конечном счете все определяет, и земная, преходящая, зависимая от уровня сознания человека. Это относится и к культуре. Есть культура, не подверженная воздействию времени, и есть культура, зависимая от времени как функция, форма существования людей. То, что происходит на низшем плане, может приближаться или отдаляться от того, что вечно пребывает на высшем. Но если теряется связь между высшим и низшим, земное отпадает от небесного, часть от Целого, обрекая себя на гибель. Утратив опору в Едином, часть саморазрушается: Целое отторгает непричастное ему.

Для России падение культуры равносильно утрате Пути. Вот и бредет она по бездорожью, теряя силы. Это уже не то двуединство русской культуры, о котором писал Евгений Трубецкой: многообразна и сложна гамма душев-ных переживаний, «где солнечная лирика светлой радости совершенно необходимо переплетается с мотивом величайшей в мире скорби – с драмою встречи двух миров»[11]. Философ предвидел вырождение культуры, которое для России может быть смертельным. «Опасность для России и для всего мира – тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освещен культурой… Здесь биологизм сознательно возводится в принцип, утверждается как то, что должно господствовать в мире. Это неслыханное от начала мира порабощение духа – озверение, возведенное в принцип и в систему, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре. Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя»[12]. Не прислушались – и теперь имеем то, что имеем. Надолго ли?

Илл. 5. Евгений Трубецкой

Измена Культуре равнозначна измене национальному Пути, нарушению вселенского порядка. Рабиндранат Тагор, посетив Японию в 1916 году, когда вышла упомянутая книга Трубецкого, тоже испытывал чувство тревоги: «Долг каждой нации – проявить перед миром свою национальную сущность. Если же нация ничего не дала миру, это следует считать национальным преступлением. Это хуже смерти и не прощается человеческой историей. Нация обязана поделиться лучшим, что есть у нее. Благородная душа и есть сокровище нации. Ее долг, одолевая предрассудки, отправить всему миру приглашение принять участие в празднике ее духовной культуры»[13].

Культура общечеловечна, потому что национальна. Национальная культура являет себя в неповторимой форме, будучи хранительницей духа своего народа. Но если оскудевает ее источник, страдают все народы. Невидимыми нитями соединяется один народ с другим, и важно, чтобы не оборвались эти нити под тяжестью невежества и тупости. Умирает культура, умирает язык – ее животворящая сила: душа покидает тело нации. Это – всемирный грех, ибо национальные культуры кровно связаны между собой, и если какая-то теряет себя, то страдают все.

Илл. 6. Рабиндранат Тагор

Идея Всеединства в предгрозовые времена начала XX века возвысила наряду с русской и индийскую мысль. «То, чего сегодня ждет весь мир, – .это грандиозная идея духовного Единства Вселенной, – возвещал Вивекананда. – Единственная и бесконечная сущность в вас, во мне, во всех. идея, что вы и я не только братья, но вы и я – одно»[14]. Француз Ромен Роллан, брат индийских мистиков по духу, писал: «У всякой нации, как и у каждого отдельного человека, есть в ее жизни одна-единственная тема, которая служит центром ее существования, основная нота, вокруг которой группируются все остальные ноты гармонии. Если она ее отбросит, если она отбросит принцип своей собственной жизненности, направление, переданное ей веками, – она, эта нация, умирает»[15]. Инстинкт самоспасения заставляет Россию искать национальную идею, вот только найти ее она все никак не может. Не потому ли, что не там ищет?

Илл. 7. Ромен Роллан

Тревожились те, кто надеялся спасти людей от мирового кошмара. Тогда и появилась книга Освальда Шпенглера «Закат Европы» – сигнал бедствия, потрясший умы. Прежде всего, это несогласие автора с одномерной логикой, линейным, плоскостным мышлением. Отгородив человека от мира, такое мышление опутало людей иллюзиями. Одной из иллюзий была идея «прогресса», подгонявшая историю двигаться вперед, что есть сил, пока она, история, не лишилась чувств.

Вместо монотонной картины мировой истории Шпенглер увидел многообразие культур, каждая из которых следовала своей идее. «Наконец стало совершенно ясно, что ни один фрагмент истории не может быть полностью освещен ранее уяснения тайны всемирной истории вообще, вернее говоря, истории более развитого человечества как органического единства, имеющего правильную структуру»[16]. Значит, опрометчив европоцентризм: западноевропейская культура исключение, а не правило.

В науке господствовало представление о последовательной смене эпох, формаций – следствие все той же одномерной логики. «Древность – Средневековье – Новое время: такова та невероятно скудная и бессмысленная схема, абсолютное господство которой над нашим историческим сознанием всегда мешало нам правильно оценить… территории Западной Европы, понять ее действительное место в системе всемирной истории, уразуметь ее смысл, ее облик и особенно продолжительность ее жизни» (с. 20). С тех пор мало что изменилось. Видимо, труднее всего меняется сознание – легче всего просто признать его «несчастным».

Тип мышления, унаследованный от греков и египтян, предполагает господство «прямой линии» и «прямого угла». Логика мысли обусловила логику истории: каков человек, таков и мир. Вместо монотонного образа растянутой в линию всемирной истории «я вижу множество могучих культур, с первозданной силой расцветающих на лоне родной местности. Каждая из них дает собственную форму своему материалу – человечеству; каждая из них имеет собственную идею, собственные жизнь, волю, чувство и собственную смерть», – писал Шпенглер (с. 27).

Илл. 8. Дорога в храм Дзякко-ин, Охара

Илл. 9. Храм Бёдо-ин, Удзи

Но как уловить историю, если сама она – бесконечное становление? Становление, считает Шпенглер, может быть только пережито. Отвергая прямолинейность, созерцая историю с высоты полета, он признает три эпохи: Отца, Сына и Святого Духа, но они остались для него как бы в тумане. История есть образ души, душа же смертна. Сама Фаустовская душа, по его мнению, предвещает конец мира. «Все возникшее преходяще… Все преходящее есть только символ» (с. 213–214). Но что стоит за этим символом?