Наверное, он был в чем-то прав, этот осторожный участковый…
Соседняя с подъездом дверь принадлежала магазину со стендалевским названием: «Красное и белое». Но торговали тут вином и более крепкими напитками. Настроение было отвратительным, и Лариса, не встретив возражения со стороны спутниц, – Валера же был за рулем, – купила две бутылки светлого молдавского вина «Совиньон». Тарой послужили валяющиеся в бардачке машины стаканчики из-под йогурта.
Не представляла, поди, Марина Штерн, женщина, ценившая этикет, деликатность и некоторую изысканность застолья, что поминать ее будут таким вот образом. Спасибо, как говорится, не на мусорном бачке с разостланной газеткой, как это еще совсем недавно делала некоторая интеллигентная московская публика, возвращаясь с работы домой.
Горькие это были поминки: не хотелось ни о чем говорить, ничего вспоминать не хотелось, да и посуда была неудобной: вино проливалось через острые пластмассовые края. Что ж это за жизнь у нас такая, что ничего не получается по-человечески? От рождения до похорон – все убого, как-то по-воровски, и всем без исключения ты должен. Тебе – никто.
Валерий хотел было предложить пойти в какое-нибудь кафе или чайную, которыми славилась недавняя еще улица Кирова, но, проехав по переименованной в Мясницкую и увидев с десяток ресторанов с иностранными именами, сам же и отказался от собственного предложения, понимая, что и цены в них иностранные. А его карман – главного специалиста Министерства культуры России – рассчитанный всего-то на двести пятьдесят тысяч – большего он и не стоил, по мнению властодержателей министерских, – не смог бы потянуть иностранного качества обслуги. Поэтому он предложил и закончить траурный вечер в машине.
Девушек затем высадил на Дзержинке – никак не мог приучить себя, что станция метро уже несколько лет называется «Лубянкой», а по разным ассоциациям – неизвестно, что хуже для памяти: выражение «подвалы Лубянки» в объяснениях не нуждается. Ларису же собрался отвезти домой, на Александра Невского, в дом, построенный из розового, так называемого «партийного», кирпича. Одно время даже байка ходила на тему о том, что строители поступили правильно, возводя здания для партийной элиты, легко отличимые от всех прочих. Это очень понадобится, когда народ пойдет наконец громить новых господ. Тут уж не спутаешь. Однако время показало, что не тот пошел народ, нам бы лучше поглядеть, как других из танков расстреливают, а чтоб «сарынь на кичку!», так об этом и воспоминаний не осталось. Вот и стоит шикарный дом напротив Белорусского вокзала, и живут в нем все те же высокопоставленные чиновники, бывшие партийцы – ныне яростные демократы. И Ельцын вон в том подъезде жил, а как переехал, говорят, все детям оставил. Молодец, если не ты, то кто о них позаботится? Вот и Ларисин папаша живет тут, имея вполне нормальную четырехкомнатную квартиру. Когда однажды Ларису в приступе обостренной справедливости вдруг занесло в том смысле, что придут ведь и крепко спросят, Аркадий Юрьевич, уже получивший приглашение занять пост вице-премьера российского правительства, но еще не сделавший и шага на новом поприще, пожал плечами и заметил:
– Не нравится? Давай переедем в пятиэтажку, куда-нибудь в Дегунино. Я не возражаю. Но лично тебе будет труднее добираться до работы. Мне наплевать, за мной машина закреплена…
В общем, как понимал Валерий, папаша у Ларисы был вполне нормальным мужиком, и с ним наверняка следовало бы поговорить о делах, творящихся в библиотеке. Правда, знаком он с Аркадием Юрьевичем был, в общем, шапочно. Но в любом случае, если уж вице-премьер окажется бессильным против библиотечной мафии, иными словами и не назовешь, то тогда, как говорят, ваще гаси свет.
На вопрос Валеры, как дела у отца, Лариса лишь раздраженно махнула рукой: мол, занят, не до нас.
– Но ты же, в общем, правильно предложила, что надо бы ему рассказать, в том смысле, что…
– Ах, оставь ты! – поморщилась Лариса, продолжая думать о чем-то своем. – Ты же сам должен понимать, что наши проблемы для него, как лишние… гири на яйца… – При всем своем высоком образовании Лариса иногда бывала грубой, как извозчик. И даже бравировала своей «земляной» лексикой.
– Чего-то не нравится мне вон тот гаишник, который вроде бы как ведет нас, – заметил он задумчиво, чтобы переменить тему да заодно поделиться своими сомнениями. – От самой Мясницкой катит, не отстает. Но мы ж нигде ничего не нарушили. Странный какой-то.
– А может, он видел, как мы вино распивали, и решил, что ты тоже?
– Тогда б уже давно прижал нас… Да ладно, черт с ним. Может, просто показалось. После Марины такое ощущение, будто все время ловлю на себе чей-то взгляд. А оглянусь – никого. А тебе не кажется, нет такого чувства?
– Совсем плохой стал, – с иронией хмыкнула Лариса. – Ладно, приехали, высаживай. Может, поднимешься?
– Нет, наверное, настроения никакого. А ты попробуй все-таки поговорить с отцом. Сам он вряд ли сможет приказать милиции разобраться во всей этой чертовщине с погромом у Марины, но ведь есть же у него кто-то, кто за это дело отвечает?
– Может, и есть, – устало отмахнулась Лариса. – Значит, не поднимешься?
Он отрицательно покачал головой.
– Ну ладно, до завтра, – бросила она, походя чмокнула Валеру в щеку и выскочила из машины.
Валерий подождал, пока она не скроется в подъезде, и «отчалил» в направлении своего дома, на Русаковскую, в Сокольники.
Капитан Воробьев со своим постоянным молчаливым напарником сержантом Криворучко, выполняя очередное поручение Павла Антоновича, неторопливо катил за зеленым «Москвичом», сохраняя при этом постоянную дистанцию и не стараясь быть незамеченным. Подобное «сопровождение», знал он, всегда очень нервирует водителя и заставляет его помимо воли совершать ошибки. Что и требовалось. Такая возможность предоставилась на повороте с Русаковской улицы на Маленковскую: «Москвич» махнул налево под желтый. В общем, конечно, особого нарушения тут не было, встречный поток был довольно далеко, но Воробьеву этого показалось достаточно. Тем более что и дом нарушителя уже буквально в двух шагах, свернет во двор – и, считай, ушел.
Быстрым рывком «Жигули» опередили «Москвич» и прижали его к обочине. Капитан неторопливо вылез из машины, враскачку пошел к нарушителю, остановился возле дверцы водителя и, приложив ладонь к козырьку фуражки, небрежно бросил:
– Капэтэ бра-брав, почему нарушаете?
– Что? – изумился молодой парень, сидевший за рулем. – Я ничего не нарушил. А вот почему вы все время следуете за мной? Я вас еще на Мясницкой засек. Что вам от меня угодно?
– Вон какой наблюдательный! – протянул капитан. – Права, пожалуйста. И попрошу выйти из машины. Так, с кем же мы на этот раз имеем дело? – Тон у него был явно издевательский. – Комаров Валерий Ильич, – читал он текст на пластиковой карте водительских прав, подсвечивая себе фонариком, поскольку стало уже довольно темно, а фонари на Маленковской, как обычно, не горели. – Год рождения – шестьдесят шестой, место жительства – Москва. Так. А почему ездите в нетрезвом виде?
– Я? – возмутился Валерий. – Да я за рулем еще ни разу!…
– Вот именно! – перебил его со смешком капитан. – В трезвом виде… А вот мы возьмем да проверим.
– Можете делать любой анализ!
– Понадобится, сделаем и любой. А что это у вас в машине?
Капитан открыл заднюю дверцу и показал на две пустые винные бутылки, торчащие из кармашка чехла.
– Я же говорю: мы ехали с похорон, а в Москве нормальному человеку, если он не жулик, и посидеть, помянуть негде. Вот женщины и выпили сухого вина. Да что я рассказываю, вы ж сами должны были все видеть. Скажете, вру? Можете спросить свидетелей.
– Пройдемте в патрульную машину, – сказал капитан и, открыв в своем «жигуленке» переднюю дверцу справа, предложил Валерию сесть. Все было бы предельно вежливо, если бы не мерзкий, издевательский тон голоса гаишника и не его злые маленькие глаза-буравчики.
Сержант из-за руля переместился на заднее сиденье, капитан сел на его место, перегнулся к Валерию и, открыв бардачок, стал там шарить. Валерий даже слегка вжался в спинку, чтобы ему не мешать. А дальше все случилось, будто в каком-то кошмарном сне. Сержант резко закинул назад голову Валерия, капитан всем телом навалился на него, схватив за руки, а в рот ему, кровеня губы, засунули бутылочное горлышко, откуда хлынул, обжигая губы, рот, глаза, поток водки. Валерий дергался, задыхаясь, захлебываясь, но железные руки держали его до тех пор, пока бутылка не опустела.
