Над нашими головами что‑то пронзительно скрежещет, цепи дрожат, пытаясь приподнять подъемный мост. Сгрудившиеся у ворот баварцы замерли в тревожном ожидании. Одно дело теоретически рассуждать, сможет ли механизм справиться с весом пары телег, доверху набитых булыжниками, другое – самим в этом убедиться. Если мост поднимут, оставшихся в замке стражников хватит, чтобы нас перебить. Если нет, то через несколько минут к нам подоспеет подмога.
Я оглядываюсь назад, от подножья холма поднимается облако пыли, это скачут люди Отто Бастарда. Даже отсюда я различаю азартные крики, свист плетей и тяжелое лошадиное дыхание. Несутся они к замку не просто так, а в соответствии с составленным накануне планом.
Герцог Баварии Лотар Виттельсбах, действуя сугубо неофициально, дал мне десяток молодцов во главе с Жаном де Ли и собственный перстень в придачу. Жан, оказавшийся давним и добрым знакомцем Отто Бастарда, отыскал его без всякого труда. Увидев перстень Отто вмиг позабыл разбойничьи замашки и сделался весьма предупредителен. Я тут же припомнил некоего графа де Гюкшона, с которым свел знакомство при освобождении Орлеана. Отряд графа готов был оказать всю необходимую помощь любому, кто знает пароль…
Сверху раздается оглушительный лязг, и цепи провисают. Еще через минуту баварцы спускаются к нам, с лезвий мечей капает алая кровь.
– Эти болваны сами сломали механизм, нам даже не пришлось им помогать, – докладывает один из баварцев, здоровенный как медведь.
– Клаус, вернись к подъемному механизму. И смотри, если британцы опустят решетку, головы тебе не сносить! – рявкает Жан де Ли.
Тот, ухмыльнувшись, исчезает.
– Все сюда, – рычит Жан де Ли. – Сейчас они попробуют выкатить телегу, чтобы захлопнуть ворота. Нам надо продержаться буквально несколько минут.
Сейчас начнется самое трудное, понимаю я. Что такое десяток баварцев против всего гарнизона замка? Немцы отличные воины, но и британцы воюют ничуть не хуже. Мы встаем плечом к плечу, на лицах тревожное ожидание. Молодой воин рядом со мной то и дело косится назад, на лбу у него длинный порез, откуда течет кровь. Пользуясь свободной минутой я быстро перевязываю ему рану.
Внезапность сыграла нам на руку, при захвате ворот мы потеряли только одного. Еще трое легко ранены, все они могут сражаться. Мы ждем, и вскоре в замке понимают, что у ворот происходит нечто странное. Из казармы начинают выбегать воины, половина без шлемов, кольчуги только у пятерых. В руках у них копья, булавы и топоры, и ни одного с луком или арбалетом!
А ведь, пожалуй, выгорит, понимаю я. Сейчас мы сойдемся с защитниками грудь в грудь, там и подоспевшие лучники не рискнут стрелять, побоятся задеть своих. А в рукопашной им нас не выбить, Отто успеет раньше, чем нас вытеснят за ворота!
– Разини, – скалит зубы Жан де Ли, – вылитые гусаки. Отвыкли от настоящего дела, ну, сейчас мы их пощиплем.
Рядом с ним застыл без движения громадный баварец с мечом в руке, ростом он на палец ниже Жана, зато в плечах заметно шире. Презрительно сплюнув широкоплечий басит:
– А капитан у них – полный олух. Заперлись бы в донжоне, мы бы до рождества их оттуда не выковыряли.
Баварцы переглядываются с чувством превосходства, в их взглядах я без труда читаю "эти тупые англичане". Вообще‑то, если быть честным, план взятия замка придумал один русский, но кого это сейчас волнует? У победы всегда много отцов. Когда защитникам остается добежать до нас какие‑то десять ярдов, сзади доносится оглушительный грохот, это пожаловала кавалерия. Мы дружно отпрыгиваем в стороны, не дай бог попасть под копыта тяжелого боевого коня, с диким гиканьем всадники Отто рассыпаются по двору замка.
Бедные, бедные англичане. Единственное спасение от атаки конницы – держаться плечом к плечу, замереть, выставив копья вперед. Упереть их тупыми концами в землю и стоять, сцепив зубы, до последнего. Но если пехотинцы дрогнули и побежали…
Не теряя ни минуты времени я бегу следом. Разрезав воздух мое копье входит в грудь злобно ощерившемуся лучнику в тот самый момент, когда он спускает тетиву. Британец заваливается назад, тяжелая стрела уходит куда‑то в небо. Я скрещиваю меч с рослым воином в миланской кольчуге. Несколько мучительно долгих мгновений мы рубимся, пока он не подставляется, и я не рассекаю ему правую руку. Глаза англичанина расширяются, отступив, он кричит что‑то вроде «сдаюсь», но мне сейчас не до пленных. Для меня он не человек, а досадная помеха.
И поступаю я с ним соответственно. Мой меч входит в его грудь до половины и там благополучно застревает. Несколько секунд я безуспешно пытаюсь выдернуть клинок из трупа, плюнув, бегу дальше. Я перепрыгиваю через разрубленные, стоптанные тела, справа какой‑то всадник отчаянно рубится сразу с тремя пешими стражами.
На бегу я подхватываю с земли чей‑то топор, хищно блеснув, тяжелое лезвие разваливает колено крайнему воину. Несчастный с пронзительным криком валится наземь. Воспользовавшись случаем, всадник немедленно сносит голову второму. Третий британец, растерявшись, пятится, кровь от лица отхлынула, дрожащие руки с трудом удерживают меч. Но досматривать некогда, я бегу вперед изо всех сил.
Кто знает, что за указания отданы страже насчет узницы? Что, если при угрозе захвата замка ее приказано убить? Вот почему я жадно хватаю ртом горячий воздух, а сердце молотит все быстрее, накачивая кровь в мышцы. С каждый секундой донжон все ближе, у его дверей идет яростная сеча. Оглушительный лязг перемежают вопли ярости, крики умирающих и грязные ругательства. Я огибаю донжон слева, мне не сюда. Узницу держат в Восточной башне, выходящей окнами на поля.
В последний момент я чудом успеваю отпрыгнуть обратно к стене башни. Теплый камень, нагретый за день летним солнцем, шероховат. В трещинах идет своя жизнь, бегут куда‑то муравьи, суетливо перебирая лапками, ползут блестящие жуки. На секунду мне на плечо присаживается крупная стрекоза, и тут же вспархивает, напуганная бегущими воинами.
Не меньше полутора десятков англичан, топая как кони, проносятся к месту боя. В руках у них копья и мечи, мелодично позвякивают на бегу кольчуги. Последний из бегущих сжимает в руке лук, за плечом покачивается колчан, полный длинных стрел. В этом слове ты не угадал ни одной буквы, дружище. С некоторых пор я вас, стрелков, сильно недолюбливаю.
Свистнув в воздухе, острый клинок мягко входит лучнику прямо под левую лопатку. Ну не держит куртка из бычьей кожи удар метательного ножа на пяти шагах, хоть ты тресни. Споткнувшись на бегу, воин падает лицом вниз, отлетает в сторону выпущенный лук, рассыпаются стрелы. Пальцы судорожно сжимаются, с корнем выдирая траву, что пробилась меж каменных плит двора.
Не отвлекаясь на то, чтобы выдернуть нож, я бегу дальше. Значит, гарнизон Восточной башни решил оказать помощь осажденным в донжоне? Думают, глупцы, что они никому не интересны? Прекрасно, да здравствует воинская взаимовыручка и товарищество! Ведь чем больше англичан умчится в бой, тем лучше для меня.
– Заснул? – рявкают в ухо страшным голосом.
– Заснешь тут с тобой, – отзываюсь я оскорблено. – Видишь, думаю, как попасть внутрь?
Дверь в Восточную башню хороша. Широкая и прочная, она целиком окована металлом. Сверху в ней прорезано маленькое оконце, забранное железными прутьями, откуда на нас со злорадством пялятся чьи‑то глаза. Я вскидываю голову, чтобы внимательнее рассмотреть окна. Самое нижнее расположено на уровне третьего этажа, и это даже не окно, а скорее бойница. Оттуда кто‑то выглядывает, того и гляди пальнет из лука или метнет булыжник.
– А что на нее глядеть? – бурчит Жан де Ли. – Дверь как дверь, и чтобы пройти тут даже тарана не надо.
Пихнув меня плечом он подходит ближе, под его тяжелым взглядом дверь словно прогибается. Рядом с баварцем она уже не выглядит столь несокрушимой, Жан всяко покрепче будет. Взлетает топор, с хрустом вгрызается в дверь башни. Великан перехватывает рукоять поудобнее, мышцы рук вздуваются, по размеру превзойдя иные булыжники, из каких сложена башня. Лицо баварца краснеет, глаза наливаются кровью, а топор молотит в дверь так быстро, словно в руках у рыцаря отбойный молоток.
