Я ввязался в бой, чтобы отвести угрозу от семьи человека, которого некогда убил. И что на выходе? Отныне вместо притязаний на имущество его родителям объявлена натуральная вендетта!

Я как следует припомнил клятву взбешенного барона. Решил, что раз уж шериф графства принял немедленные меры к охране старого рыцаря, угроза и впрямь нешуточная. Вспомнил леди Женевьеву, слабую и беззащитную, и руки сами сжались в кулаки.

– Ведь я же лекарь! – яростно фыркнул я себе под нос, будто убеждая в чем‑то. – Мое дело – лечить людей а не убивать! Да что же судьба все время ломает меня, испытывая на прочность? Что за чертовщина такая творится!

Еще раз все взвесив, я подошел к шерифу графства.

– Сэр Трассел, я желал бы сделать заявление, – звучно проговорил я.

Шериф приподнял брови, разглядывая меня с некоторым недоумением.

– Это касается некоторых обстоятельств прошедшего боя, – продолжил я. – Есть кое‑что, что необходимо знать всем присутствующим.

Пожав плечами, сэр Вильям махнул горнисту, тот понятливо кивнул, и труба пропела трижды. Гомон прекратился, и когда я вышел вперед, все взгляды скрестились на мне. Я с удовлетворением отметил, что даже барон Вибних оторвался от тела сына, и теперь следил за мною полными ненависти глазами.

– Так что вы хотели нам рассказать, сэр рыцарь? – нетерпеливо спросил шериф.

– Только то, – звучно произнес я, – что никакого отношения к сэру Джофруа я не имею. Нас не связывают ни вассальные, ни дружеские, ни родственные отношения. Ни с ним, ни с его супругой, леди Женевьевой. Я вообще в первый раз в жизни в этом графстве.

Губы сэра Вильяма скривились в презрительной усмешке, и без того холодный взгляд стал вовсе ледяным. Он решил, что понял меня. В толпе кто‑то возмущенно охнул, по‑моему это был сэр Джофруа.

– Так вот, все случилось из‑за личной неприязни, которую я испытываю к тому человеку. Это всем понятно или повторить еще раз?

Я оглядел толпу и громко крикнул:

– Это мое личное дело, никто в этом не виноват, и никого это больше не касается. Даю в том слово чести, и клянусь Богородицей!

Я перекрестился на церковь, почтительно наклонив голову.

– Все меня слышали? – рявкнул я.

Сердце бешено бухало, мышцы готовы были взорваться мгновенным движением, и адреналин пел в моей крови, пьяня не хуже выдержанного кальвадоса. Толпа вокруг нестройно загудела, все недоуменно переглядывались.

– Я в толк не возьму, о чем вы говорите? – нахмурился шериф, зрачки его сузились.

Я хищно улыбнулся, и тут сэр Вильям все понял. Шериф протянул ко мне руку, собираясь то ли схватить, то ли оттолкнуть, но не успел.

– Вот об этом! – выкрикнул я.

Я молниеносно развернулся, метательный нож сам вылетел из руки. Дважды крутанувшись в воздухе, он вошел точно в правый глаз барона Вибниха.

Вскрикнув, барон повалился на спину. Стоящий рядом воин успел подхватить хозяина, тот дернулся в агонии и затих. Кто‑то громко ахнул, за моей спиной грязно выругался шериф. Люди вокруг меня застыли, как громом пораженные. Нельзя было терять ни секунды, совсем скоро они очнутся, и кинутся в погоню. Расталкивая собравшихся, я в несколько гигантских прыжков достиг парня, что держал моего жеребца. Улыбка сползла с лица недавнего счастливца, и теперь на нем был написан страх.

Завизжав, конь замесил воздух копытами, и тут же полетел к городским воротам. Едва я миновал их, как сзади донесся настоящий взрыв криков. Стражники подскочили на месте, недоуменно озираясь, но я уже вырвался на свободу.

Дело было закончено, старый рыцарь и его жена находились в безопасности. Мстить им было некому, и даже к суду не привлечь, ведь я только что поклялся, что убийство барона – мое личное дело. Я ехал, испытывая странное чувство облегчения. Я словно до конца выплатил некий долг, и теперь моей душе стало легче.

– И не стыдно убивать безоружного? – полюбопытствовал внутренний голос.

– А зачем ждать пока враг вооружится? – парировал я. – Если все равно его надо убить, к чему позволять ему облачаться в латы и брать меч?

– Это по‑рыцарски.

– Да нет, это по‑турнирному, – возразил я. – А тут жизнь, а не олимпийские игры.

– Жизнь! Убрался бы подобру‑поздорову, как предлагали, они бы сами все решили. По‑своему, по‑английски. Что тебе с них?

– А ведь меня неправильно учили, – прошептал я той части своей души, что так часто язвительно комментирует происходящее. – На самом деле убить одного, чтобы спасти двоих – это правильно. Я так чувствую. Может быть не могу подобрать подходящих слов, чтобы объяснить, но так оно и есть. И больше скажу, убить многих, чтобы спасти того, кто тебе дорог – тоже правильно!

– Уверен?

– Да, – сказал я как отрезал, и внутренний голос наконец заткнулся.

Загонщик дремал, опершись на копье. Если бы не резкий запах застарелого пота, насквозь пропитавший его одежду, я мог бы наткнуться прямо на него. Теперь же, предупрежденный обонянием я проскользнул буквально в паре шагов от спящего. Протяни я руку, мог бы коснуться его лица, но к чему? Пусть дремлет, я же пойду своей дорогой.

Я уже говорил, что не умею и не люблю ходить по ночному лесу, но жизнь заставила меня изменить привычки. Хорошо еще, что основная масса загонщиков с собаками остались где‑то позади, и опасаться следовало только таких вот затаившихся охотников.

Небо на востоке налилось светом, вот‑вот должно было взойти солнце. И тут лес наконец кончился, и передо мной расступилась зеленая равнина. Прорвался, понял я. И пусть из‑за облавы я потерял пару недель, и сделал изрядный крюк к востоку, но я был жив, а это главное.

История с убийством барона Вибниха имела продолжение в виде организованной на меня облавы. Охотились за убийцей всерьез, связываясь с выставленными заставами при помощи голубиной почты. Подаренного жеребца пришлось бросить, ведь загнали меня в такие дебри, куда Макар телят не гонял, и пройти там можно было только на своих двоих. Спасло меня только то, что рядовые загонщики относились ко мне с сочувствием.

Ничем иным не могу объяснить тот случай, когда один из них прошел буквально в паре шагов от моего убежища под поваленным деревом, крепко удерживая за ошейник рвущуюся ко мне собаку, и старательно отворачивая лицо в другую сторону.

Неделю спустя, проснувшись, я обнаружил рядом с собой мешок, битком набитый хлебом, сыром и копченой колбасой. Тут же лежала объемистая фляга с пивом. Как ни искал, никаких следов я не обнаружил. Впрочем, следопыт из меня аховый. Но как бы то ни было, я все же смог вырваться.

Через пару часов прогулки по обнаружившейся на равнине дороге меня нагнал какой‑то крестьянин, и я подсел в его телегу. Местность вокруг постепенно повышалась, впереди появились поросшие лесом холмы. Еще через час мы с ними поравнялись, и я обратил внимание на живописные развалины. Судя по всему, вершину холма некогда венчал рыцарский замок.

Тут я краем глаза заметил яркий блеск в руинах, и всю мою расслабленность как рукой сняло. Именно так сверкает на солнце обнаженное оружие, и по всему выходит, что наверху затаился некий человек, а то и целая группа лихих молодцов. Я прикинул расстояние от холма до дороги, на глаз вышло ярдов триста. Многовато для прицельного выстрела из лука, и уж тем более тот, кто сидит в руинах не сможет незаметно ко мне подобраться.

И тут я расхохотался, да так, что подвозивший меня крестьянин от неожиданности едва не свалился с телеги. Полно, да кого может заинтересовать ободранная повозка, или запряженная в нее полудохлая кляча? Просто из‑за постоянного напряжения последних недель у меня развилась небольшая мания преследования, вот и все.

Величественные развалины скрылись за поворотом дороги, и я увидел то, о чем мечтает любой путник – деревню. Крупное такое поселение на пару сотен дворов, с церквушкой и трактиром. Со слов подвезшего меня виллана называлось оно Тремгдоном. У двухэтажного здания с претенциозной, в английском стиле, вывеской, и крышей, выстланной красной черепицей, телега остановилась. Я кинул крестьянину мелкую монету, тот бережно спрятал ее куда‑то за пазуху, и мерин потопал дальше. Тяжелая дверь распахнулась, и я вошел в таверну.