– Огонь на палубе! – коротко рявкнул капитан, и мимо меня тут же промчались несколько человек, возбужденно перекрикиваясь на ходу.

– Так что ты говорил… – начал было Абу‑Абдаллах, уставившись в меня горящим взглядом.

Я, не дожидаясь неизбежной развязки, швырнул в него ятаган и кинжал, ведь в море мне острые предметы все равно не понадобятся, затем красивым прыжком кинулся в воду. Капитан ловко отбил брошенный меч, увернулся от летящего в грудь кинжала и, ринувшись следом, успел‑таки зацепить по ноге несостоявшегося евнуха, начисто срубив мне каблук. Ну и пусть, к чему в море каблуки?

Я плыл под водой, сколько хватило дыхания, а потом и еще немного, опасаясь выставить голову на поверхность. Всякому известно, как злобно‑мстительны сарацины, стоило мне только вынырнуть, и они тут же нашпиговали бы меня стрелами. Пришлось бы мне рассекать океанские просторы, как гордый морской еж, красивый и колючий.

Нырнул я глубоко, иначе галера с ее осадкой в добрых три ярда могла бы попросту подмять меня, к тому же получить по голове тяжеленным веслом – удовольствие из разряда сомнительных. Я избавился от сапог и всего трофейного железа, но как ни старался удержаться под водой подольше, в конце концов мне пришлось вынырнуть.

Я жадно открыл рот, мечтая наполнить горящие легкие свежим морским воздухом, но тут же закашлялся от едкого вонючего дыма, потом огляделся и с недоумением сморгнул, от неожиданности даже позабыв дышать. Ярдах в двухстах от меня вовсю пылала пиратская галера, по палубе метались маленькие фигурки и что‑то кричали, отчаянно жестикулируя. Некоторые сарацины прыгали в воду, не дожидаясь неминуемой развязки.

С венецианских галер, подошедших с двух сторон, перекинули абордажные мостики, по ним, толкаясь, с пылающего судна перебегали люди. Многих спихивали в воду, оттуда они что‑то кричали тонкими голосами, умоляюще тянули руки. Таким бедолагам венецианцы кидали веревки.

– Что за чертовщина? – булькнул я изумленно, а набежавшая волна щедро, от души плеснула мне в рот.

– Помоги, – донеслось откуда‑то сзади.

Я обернулся и с изумлением уставился на брата Иосифа, который в изнеможении лупил руками по воде. Похоже, умение плавать не входило в число его талантов. Думаю, в том заплыве я побил собственный рекорд скорости. Монах уже с головой погрузился под воду, когда я ухватил его за шиворот.

– Тяжелый, – промычал я сквозь зубы. – Вот же фарисей, вместо того чтобы умерщвлять плоть, жрал в три горла!

Брат Иосиф молчал, не огрызался. Ощутив себя в надежных руках, он потерял сознание. Глядя на два арбалетных болта, торчащие из груди монаха, я должен бы был призадуматься, отчего это он до сих пор жив и как ему удалось выплыть с такими ранами, но, честно признаюсь, мне было не до того. Плаваю я неплохо, но если бы через десять минут к нам не подоспела шлюпка с третьей галеры, которая не спешила вступать в бой, а разумно держалась позади, боюсь, оба мы пошли бы на корм морским рыбам. Когда нас вытаскивали из воды, все, на что меня хватило, это прохрипеть:

– Осторожнее, он тяжело ранен.

Как только из шлюпки нас подняли на палубу галеры, я, собрав всю волю в кулак, заставил себя подняться на ноги. Растолкал моряков, собравшихся вокруг тела брата Иосифа, а по пути выхватил у одного из солдат кинжал. Тот был так ошеломлен моим натиском, что немного растерялся и не смог помешать. Я упал на колени рядом с неподвижным телом монаха, отточенное лезвие кинжала с легкостью вспороло рясу, на секунду я зажмурился, страшась увидеть, что арбалетные болты засели в легких или, того хуже, в сердце, но, устыдившись, тут же открыл глаза и растерянно заморгал.

– Господи Иисусе! – воскликнул кто‑то за моей спиной. – Вот это номер!

– А монах‑то не прост! – с явным удовольствием рявкнул чей‑то сочный бас. – А ну, позвать сюда корабельного лекаря.

– Не надо никого звать, – пробормотал я ошеломленно. – Я уже здесь.

Под рясу брат Иосиф ухитрился поддеть цельнокованый нагрудник, позаимствованный, судя по гравировке и позолоте, из капитанских запасов. Я быстро снял и откинул в сторону переднюю половину доспеха, под него смышленый цистерцианец подложил кучу тряпья, чистый шелк, если кому интересно, чтобы железо не болталось и не натирало грудь. Я осторожно стянул тряпки, стараясь не потревожить раны, и, внимательно осмотрев монаха, вытер со лба холодный пот. Наконечники арбалетных болтов, задержанные стальным нагрудником и подложенным под него тряпьем, погрузились в грудь моего боевого товарища самое большее на дюйм. Для человека подобная рана – сущий пустяк, так просто нас не убить.

– Будет жить, – пробормотал я.

Напряжение, придававшее мне силы, отступило, на плечи неподъемной тяжестью навалилась усталость. Я ощутил, как вымотался и озяб, холодный ветер насквозь продувал мокрую одежду, унося последние крохи тепла. Доски палубы закружились лопастями вентилятора, затем мягко прыгнули прямо к лицу, и больше я ничего не запомнил.

Очнулся я в какой‑то полутемной комнате, пару секунд с недоумением оглядывался, а затем помещение качнулось. Кто‑то невидимый включил звук, и я расслышал крики чаек и ритмичный скрип сотни весел, который невозможно перепутать ни с чем на свете.

– Господи, – простонал я. – Да когда же закончатся эти приключения на море? Ведь я никогда не просил Тебя ни о чем подобном. Все, чего желал, так это сперва быть хирургом, затем – королевским телохранителем, а в последнее время я вообще грежу лишь о любимой девушке. Но никогда, слышишь, никогда я не думал о морских экзерсисах! Не хочу я странствовать по морю‑окияну, как Садко, Иона или какой‑нибудь там Джон Сильвер, мне и на суше хорошо!

– Долго же ты спал, братец, – заявил чей‑то знакомый голос, а затем я увидел смеющееся лицо монаха.

Я рывком сел и, ухватив протянутую кружку, как следует к ней приложился.

– Прекрасное вино, – пробормотал я между глотками. – Где мы находимся?

– На «Гонце», это головная галера патрульной эскадры Венецианской республики, – заявил он. – К счастью, я знаком с капитаном.

Поймав мой внимательный взгляд, брат Иосиф решил объясниться:

– Как‑то проездом я исповедовал его старшего помощника.

– Ясно, – кивнул я, подумав, что раз у Третьего ордена францисканцев есть интересы в Англии, то почему бы цистерцианцам не интересоваться Венецией.

Вслух же спросил:

– Но почему вспыхнула сарацинская галера? Я ведь видел, что ты не успел сунуть раскаленный прут в порох.

– Пока ты шел на переговоры, я успел сделать пару пороховых дорожек, так что когда опрокинулась жаровня и угли рассыпались по палубе…

– И в самом деле просто, – согласился я. – Когда мы будем в порту?

– До Венеции нам осталось идти около недели, там капитан должен высадить пленных сарацин и спасенных англичан, оставить генуэзское судно. Район тут оживленный, встречные корабли снуют во всех направлениях. Если хочешь, я попрошу капитана посадить тебя на судно, идущее во Францию.

Все удалось и сложилось как нельзя лучше. Похоже, Господь внял моим молитвам и вознамерился вернуть одного послушника на сушу. Уже на следующий день мы встретили венецианское торговое судно, идущее в Ла‑Рошель, а еще через пару недель я наконец сошел на берег.

Первым делом я попробовал землю ногой, затем внимательно огляделся и для верности как следует пихнул ближайшую постройку. Она и не подумала трястись или колыхаться, напротив, вела себя, как и положено солидному зданию, которое слыхом не слыхивало ни о какой качке. И лишь тогда я поверил, что морская страница моих странствий закрылась, и хорошо бы навсегда.

Но в самой глубине души я твердо знал одну простую истину. Все, что посылает нам судьба, случается трижды. И мне, как ни крути, суждено еще раз взойти на борт корабля, желаю я того или нет. А потому, если хоть что‑то зависит от моего мнения, я хотел бы быть первым в той абордажной команде, что яростным приступом возьмет светящийся в ночи призрак, два месяца назад утопивший «Святого Антония».