– Здравствуй, Пьер, – говорю я.
– Робер? – Младший из «братьев» Жанны несколько секунд смотрит мне в глаза, светлые брови ползут вверх. – Но как ты здесь очутился, что ты тут делаешь?
– Тебя жду, – перехожу я прямо к делу.
– И зачем?
С минуту мы с Пьером сидим, ломая друг друга взглядами. Мы насмерть сцепились глазами, словно от того, кто первый их опустит, и в самом деле что‑то зависит. Баварцы, почуяв неладное, пристально оглядывают зал. Они уже все поняли и теперь быстро прикидывают, как будут пробиваться наружу. Но их упованья напрасны – в зале нет ни одного постороннего человека, для встречи курьера я собрал здесь лучших воинов. Я не только телохранитель надежды Франции и послушник Третьего ордена францисканцев. Я еще член Ордена Багряной Звезды, самого тайного из французских военных орденов. Он, по сути, является личной разведкой и контрразведкой короля Франции, осуществляет контроль за всем происходящим в государстве и, разумеется, за тем, что творится у соседей. Двадцать бойцов, находящихся в трактире, взяты мной из личной сотни графа де Гюкшона. Я вызвал их почтовым голубем, как только понял, что одному мне с гонцом не справиться.
– Пьер, – убеждающе говорю я, прекрасно понимая, что все уговоры бесполезны. – Отдай письмо по‑хорошему!
– Предатель! – гневно рычит баварец. Лицо «младшего братца» наливается дурной кровью, еще немного, и он ухватит меня за горло.
– От шпиона и заговорщика слышу, – холодно парирую я. – Сдавайся, дурень. У меня тут два десятка воинов, а ты – один.
– Нас четверо! – В голосе Пьера я различаю обещание скорой смерти.
Остальные баварцы молча скалят зубы, свысока оглядывая собравшихся. Каждый из них на полголовы выше любого из галлов, намного шире в плечах. Как только гонец прикажет, они шутя разнесут трактир голыми руками, разгонят французов пинками и затрещинами. Но ведь у нас тут не танцульки в деревенском клубе, серьезный вопрос решаем.
Я резко падаю вбок, прямо на пол, а когда одним рывком вскакиваю на ноги, то вижу, что все уже кончено. Из четырех сидящих за столом баварцев цел только Пьер де Ли, остальные надежно пришпилены к стене трактира толстыми арбалетными болтами. Двое еще живы, в глазах их пылают ярость и недоумение, постепенно сменяясь пустотой смерти. Хотелось им, видите ли, красиво помахать мечами, срубая головы и распарывая животы, похвалиться силушкой молодецкой. На их несчастье, я прибыл из мира, где искомое принято добывать с наименьшими затратами. Словом, тут вам не сталинские времена, чтобы я зазря губил народ в напрасных атаках. Сегодня обойдусь малой кровью.
– Ты один, – повторяю я убеждающе. – Сдайся, останешься жив.
– Не убедил, – сквозь стиснутые зубы выдавливает Пьер де Ли.
– Сейчас‑то зачем сопротивляться? – втолковываю я ему. – Заговор раскрыт, ничего у вас не выйдет, а потому...
Только отточенная реакция позволяет мне увернуться – перед лицом, чуть не отхватив кончик носа, со свистом проносится сверкающее лезвие. Тут же, одним пинком опрокинув тяжелый стол, Пьер атакующим буйволом кидается к входной двери, над его головой угрожающе блестит огромный двуручный топор. Но воины в зале тоже не лыком шиты, у каждого под одеждой кольчуга, а в их руках как из воздуха появляются мечи, топоры и булавы. Кроме меня в трактире еще двадцать человек, пятеро встали у двери, трое – у окна, остальные рассыпались по залу. Холодно поблескивают острые как бритвы лезвия, топорщат иглы шипастые булавы. Будь ты в двойной немецкой броне, все равно не уйдешь. Но рыцарь и не собирается бежать, он решил подороже продать свою жизнь. От чудовищного удара рушится один воин, тут же падает второй, третьего гигант бьет сапогом в грудь, да так, что тот сломанной куклой отлетает в угол, по пути сшибая еще двоих.
– Придите и возьмите! – ревет Пьер де Ли, молниеносным движением срубая голову еще одному воину.
Остальные, бледнея на глазах, пятятся назад, к входной двери, и обреченно переглядываются. За какую‑то минуту наше число сильно уменьшилось, а на гиганте – ни царапины. Я выхватываю из‑за пояса револьвер, негромко щелкает взводимый курок. Как ни тих этот звук, баварец в мгновение ока разворачивается ко мне. Вот только что он стоял спиной – и тут же ожигает меня пламенем глаз. Чтобы освоить подобный трюк, нужно иметь десяток поколений предков‑воинов, с малолетства неустанно трудиться, проливая реки пота. Взгляд у Пьера недобрый, обрекающий.
– Ха! – хрипит он, презрительно скривив лицо. – Опять эти твои новомодные штуки. А вот сойтись глаза в глаза, как подобает мужчинам, тебе слабо?
В той, российской жизни меня не раз ловили на «слабо». Конец всегда был неизменно печален, потому в ответ я лишь презрительно фыркаю. В тот же миг баварец бросается на меня, а я, ни секунды не раздумывая, спускаю курок. Как‑то раз американские копы пожаловались, что даже простреленный насквозь преступник иной раз ухитряется палить в ответ. Тогда их вооружили такими пушками, которые могут и слона на бегу остановить. Моя новая «малышка» Б‑2, или «Беатрис», из той же серии. Я и сам с опаской заглядываю ей в дуло, так оно широко и глубоко. И пусть ее долго перезаряжать, но шесть пуль в барабане и нечеловеческая убойная сила вполне компенсируют этот недостаток. Отчего эта вещица называется «Б‑2»? По первой букве фамилии создателей, братьев Бюро, ну а модель вторая. Имя «Беатрис» Марк предложил в честь матери‑покойницы, а Жан с восторгом его поддержал.
Сильная отдача подбрасывает ствол вверх, весь трактир заволакивает густым дымом. Я морщусь от боли в ушах, револьвер грохочет так, словно в руках у меня целая пушка. Моя «Беатрис» просто куколка, от ее дивной соразмерности сердце замирает, а когда солнечные лучи мягко играют на стволе, хочется плакать от восторга. Но, как и у любой красотки, у «Беатрис» сложный характер. Пальнешь в закрытом помещении один раз, а следующую мишень надо искать буквально на ощупь. Такое уж на дворе отсталое время, до открытия бездымного пороха еще ой как долго! Зато уж если попал, так попал. Мне даже жаль Пьера, ведь пуля подобного калибра на близком расстоянии сшибет с ног быка‑трехлетку, что ей стоит пробить руку рыцаря, пусть она и в броне?
С громким стуком топор падает вниз, тяжелое лезвие до половины погружается в расщепленную доску пола. Рыцарь пару секунд недоуменно глядит на предавшую его руку, из простреленного предплечья хлещет алый ручей. Синие глаза белеют от ярости. По‑волчьи оскалив зубы, Пьер левой рукой рвет из ножен длинный кинжал, такие в Древнем Риме, не чинясь, именовали мечами. Тут же на его затылок обрушивается обух топора, и баварец, оглушенно закатив глаза, падает на пол. Толстые доски жалобно крякают, выбрасывая клубы пыли.
– Готов! – с удовлетворением констатирует лейтенант де Брюлье. – Взяли живым, как вы и хотели. – Повернувшись к воинам, офицер с ухмылкой бросает: – Связать его, да покрепче! Он кабан здоровенный, возьмите сыромятные ремни. И распахните чертову дверь, пусть сквозняком вытянет гарь. В этом дыму мы бродим словно в чистилище, а я еще слишком молод, чтобы терпеть чад адских котлов и сковородок!
В ответ раздается дружный гогот, несколько человек наперебой высказывают свое мнение, отличающееся от мнения начальства. Де Брюлье снисходительно пропускает остроты мимо ушей. Он, как и всякий гасконец, ценит острое словцо, к тому же надо дать солдатам расслабиться после боя.
– Секунду! – вмешиваюсь я. – Сначала снимите с пленника доспех, я остановлю кровь. Умрет он, и кого же я допрашивать буду?
Тут я слукавил, конечно. Нет никакого смысла его допрашивать, все и так ясно. Можно было десять раз перехватить Пьера на пустынной дороге и расстрелять из арбалетов, отравить ядом или же просто всадить в горло стилет, благо подобных умельцев среди людей графа де Гюкшона хоть пруд пруди. Но я решил дать ему шанс на жизнь, раз уж Пьер так дорог Жанне. Она знает его с детства, и, черт побери, я не желаю, чтобы Дева лила слезы, узнав о его смерти. Жанне и без того приходится тяжело! С каменным лицом я выслушал доклад лейтенанта де Брюлье о том, что двое наших воинов убиты, еще двое ранены, причем один достаточно тяжело.
