А девушка уже пятилась назад, все ускоряя шаги, и рассыпавшиеся империалы прыгали по прикрытым ковровой дорожкой ступеням, весело, будто золотые кузнечики…
Не видя перед собой ничего, Катя мчалась вниз, а вслед ей несся неузнаваемый, похожий на рычание раненой волчицы голос:
– Убирайся в ад!!!
Лишь немного пришла в себя путешественница, когда поняла, что стоит, вцепившись руками в ледяную чугунную ограду.
Перед ней, ловя полированными гранями креста последние лучи заходящего солнца, высилась церковь.
«Это знак…»
Под гулкими сводами было сумрачно и пустынно, святые сурово взирали на пришелицу со стен, тлели огоньки лампад, дурманил разгоряченную голову аромат ладана. Только сейчас, с запоздалым раскаяньем, девушка поняла, что потеряла или забыла у ТОЙ шляпку и суетливо накинула на голову шейный платок.
– Мир тебе, дочь моя…
Батюшка был стар и сед, голос его дрожал, но голубые, по‑стариковски выцветшие глаза смотрели цепко.
– Здравствуйте, батюшка… – склонила голову Катя.
– Что ты ищешь в доме Божьем?
Екатерина не считала себя очень верующим человеком – трудно следовать Вере в нашем суетном мире, – но сейчас в образе старенького священника перед ней стоял сам Господь, и слова полились из ее груди рекой. И сегодняшняя обида, и прошлые, и многое‑многое еще…
– Это грех, дочь моя, – покачал головой батюшка, когда слова исповеди иссякли. – Ты замыслила дурное: пойти против промысла Божия. А ведь не дано знать нам, грешным и сирым, промысел его, и должны мы покорно принимать все испытания, исходящие из длани его… Но Господь всепрощающ и милосерд. Иди с Богом, дочь моя – я буду молиться за тебя…
Но зерно благодати, посетившее Катю под церковными сводами, испарилось без следа, стоило ей выйти вновь под темнеющее небо.
«Почему желание вернуть любовь должно быть грехом? – снова и снова спрашивала она себя. – Разве любовь – это грех? Разве Господь не есть любовь?..»
Ноги сами несли ее вперед куда‑то к неизвестной цели. Родной чужой город проплывал мимо, равнодушный к инородной человеческой песчинке, затерявшейся в его огромном теле. Встречные прохожие не замечали медленно бредущую девушку, обтекали ее, как неодушевленное препятствие, или, глядя вслед, крутили пальцем у виска. Первопрестольная привыкла к юродивым и сумасшедшим. Ее широкой души уже не хватает на всех…
Городовой было двинулся в ее сторону, но, разглядев приличную одежду, вернулся на пост – мало ли какая беда у человека, а вот прояви излишнее рвение, и потом не оберешься греха. Чужая душа – потемки.
Екатерина опомнилась лишь на Никольском мосту.
Река, по теплой зиме не скованная льдом, неспешно несла свои воды под ажурной решетчатой аркой, унося к далеким океанам отражения кремлевских башен и огней второй столицы Империи. Редкие автомобили проносились мимо, озаряя замершую у перил фигурку любопытствующими лучами.
Катя оперлась на чугунный парапет и взглянула в черную и гладкую, маслянисто отсвечивающую бликами фонарей воду.
«Как там сейчас, наверное, холодно, – подумала она, следя за проплывающим внизу мусором и ледяным крошевом. – Холод и… спокойствие… Покой… Полный покой…»
Ладонь без перчатки скользнула по гладкому холодному металлу. Девушка была гибка и спортивна, ей ничего не стоило, опершись ногой о фигурную ограду, подтянуться на руках.
И она это сделала.
Катя возвышалась над темной рекой и не испытывала никакого страха. Наоборот, ее не покидала гордость за себя, такую юную, красивую и сильную.
«Попробовала бы ОНА так! Этой корове нипочем…»
Она взглянула вниз.
«И ведь не страшно совсем… Что если я…»
Она начала чуть‑чуть клониться вниз, по‑детски обмирая сердцем и ловя момент, когда можно еще удержать равновесие, а когда…
Чья‑то рука крепко, до боли, сжала ее плечо и бесцеремонно сдернула обратно на надежную твердь. Сердце пропустило удар: «Он! Кирилл…»
Но высокий мужчина в форменной фуражке был незнаком. Почти незнаком…
* * *
«Ну что тебе далась эта девчонка? – корил себя Вячеслав в несчетный раз. – Незнакомая, не красавица, к тому же – „потусторонняя“. С чего ты взял, что она соизволит с тобой заговорить? Даже не заговорить – просто глянуть в твою сторону. Ведь ты тоже, между нами, не красавец. Да и вообще… Вполне сложившийся холостяк, скучный служака, не Дон‑Жуан какой‑нибудь…»
Автомобиль поручика снова и снова кружил вокруг квартала, содержащего в себе тот самый заветный адрес, и ни разу Слава не позволил себе даже свернуть в нужный переулок, не то что подъехать к дому и постучать в дверь. Но перед глазами вновь и вновь вставало милое лицо, поэтому и бросить все и уехать он тоже не мог.
«Окстись, дубина! – думал он, упрямо выворачивая руль на несчетный круг. – Девушка приехала развлечься, пообщаться с самой собой, так сказать, со стороны. Да и мало ли… А ты тут со своим „пиковым интересом“. До тебя ли ей вообще, ваше благородие?.. И почему ты вдруг решил, что она – свободна? Может быть, госпожа Соколова она – по мужу, и заявись ты в гости – просто не поймет…»
Решимость сменялась унынием, а уныние – надеждой. Спрашивается: чем могла приворожить сердце офицера невысокая хрупкая девушка с простым русским лицом? А вот поди ж ты…
Чары рассеялись, когда на Москву опустился ранний зимний вечер.
«Все, поручик! – одернул себя Кольцов. – Пора и честь знать. Все же ты – не сопливый кадет, готовый волочиться напропалую за первой встречной юбкой. Завтра на службу, и кому ты там будешь нужен – издерганный и нервный? Домой, под душ, ужинать и – в постель. Старую добрую холостяцкую постель, еще ни разу тебе ни с кем иным не изменившую…»
Вячеслав, как всегда, приняв решение, успокоился и, въезжая на Никольский мост, даже принялся мурлыкать под нос что‑то про овечек из популярного шлягера, когда…
Свет фар внезапно выхватил фигурку, колеблющуюся в неустойчивом равновесии на парапете, и сердце пронзила молния.
«Успеть! Только успеть!.. Черт! Плаваю ведь, словно топор без топорища! Сколько там до воды?..»
И лишь когда ладонь сомкнулась вокруг тонкой девичьей руки, офицер понял, что Бог – есть.
А когда развернул несостоявшуюся самоубийцу лицом к себе, чтобы обрушить свой гнев на ее пустую голову, понял, что Бог не только есть, но и следит за всеми нами с небес неусыпно…
22
– И все равно, я считаю, что это – неоправданный риск.
Бежецкий аккуратно подровнял стопочку только что прочтенных листов и отодвинул от себя по полированной поверхности стола. В кабинете повисла тишина.
Совещание, собранное князем Харбинским, длилось уже более двух часов, и выработать какое‑либо общее мнение пока не представлялось возможным. Подобное являлось вопиющим исключительным случаем в среде людей, обычно понимающих друг друга с полуслова, но и сам повод тоже был беспрецедентен. Речь шла ни много ни мало – о первой в истории встрече двух императоров двух Российских Империй.
И хотя за прошедшие с момента «открытия» межпространственного перехода для сообщения между мирами месяцы незримую границу успело пересечь в обоих направлениях уже несколько десятков тысяч человек, вопрос о личной встрече двух государей оставался подвешенным в воздухе. В прямом и переносном смысле. Но отодвигать его решение становилось все труднее и труднее, поскольку положение становилось двусмысленным: подписание каких‑либо договоров, соглашений и прочего без демонстрации дружеского расположения императоров казалось бессмысленным. Существовало несколько весьма щекотливых вопросов, которые могли быть решены лишь в доверительной беседе и при обоюдном согласии монархов.
К примеру, такая отвлеченная категория, как нумерация миров. Казалось бы, какая разница, какая из двух совершенно одинаковых Россий будет именоваться первой, а какая – второй? Потому что привычные противопоставления: «западная – восточная», «северная – южная» или даже «верхняя – нижняя» – в этом случае не подходят в принципе. Ан нет. В том‑то вся и суть, что обе они СОВЕРШЕННО одинаковы, а следовательно, на «первость» могут с равным успехом претендовать обе. И решить этот вопрос могут лишь самодержцы и лишь по обоюдному согласию.
