«Вот так и надо, – думал Бежецкий, проверяя в последний раз все, что могло оказаться там, на той стороне, жизненно необходимо. – Ребятам надо дать понять, что есть человек, который отвечает за все и которому они должны подчиняться не думая. До определенных, конечно, пределов – хуже нет командовать безмозглыми дуболомами. Да и не приходилось мне что‑то никогда. Все же русский солдат – лучший солдат…»

Он закрыл нос и рот дыхательной маской, сделал для пробы несколько вздохов и опустил забрало шлема. Ватной тишины не наступило: благодаря чувствительным динамикам он слышал все, как на воздухе, даже больше. Чей‑то (по голосу – шереметовский) шепоток, например. И хотя солдат шептал что‑то вроде: «А ведь ротмистр‑то – хват, за таким я пойду…» – пришлось сделать замечание:

– Разговорчики в строю! Делай, как я…

Солдаты завозились, щелкая запорами шлемов, запыхтели, приспосабливаясь к непривычному способу дыхания…

– Я иду первым. Все остальное – по плану. За мной – Лежнев и Решетов, потом – с интервалом в две минуты – Степурко и Алинских…

– Ваше благородие, – смущенно пробасил Лежнев. – Может, как договорено было: сперва мы с Егором? Все же черт его там знает… Может, прикрывать придется…

– Отставить! Идем, как я сказал. Вы с Решетовым за мной ровно через сто двадцать секунд. И сразу же отстегиваете трос и занимаете оборону. На меня внимания не обращать. Живой я там, мертвый или с девками вожгаюсь, – грубовато пошутил Александр, удовлетворенно слыша смешки и соленые шуточки, которым принялись обмениваться исподтишка подчиненные – верный сигнал, что утраченная было бодрость восстановлена без потерь. – Ваше дело – прикрыть остальных огнем. Если со мной что‑то случилось, то командование переходит к поручику Батурину. Вам понятно?

– Так точно…

– Тогда – с Богом…

Бежецкий повернулся к каменному «тупику», бросил взгляд на часы – до «времени Ч» оставалось ровно две минуты, – перекрестился про себя (перекрестился бы и явно – вера давно вошла в плоть его и кровь – но подчиненные…) и, дождавшись, когда на табло высветятся нули, двинулся вперед. За какой‑то шаг до каменной тверди захотелось вытянуть вперед руку, чтобы проверить дорогу, но Александр переборол это желание, большим пальцем снял автомат с предохранителя и разом, всем телом, словно в ледяную воду, подался вперед.

«А ну как действительно забралом о стену! – успел подумать он. – Выдержит ли?..»

И с замиранием сердца ощутил, как, не встречая сопротивления, движется сквозь «каменную толщу», превратившуюся вдруг в неощутимое сплетение синеватых сполохов…

* * *

Лежнев и Решетов вывалились головой вперед в метельную круговерть так энергично, что вахмистр непременно сунулся бы шлемом в наметенный под ногами сугроб, если бы его напарник не сгреб его за шкирку, словно котенка, и не подтолкнул влево.

– Чего ты?.. – начал было ошеломленный невиданным переходом, темнотой, ударившей по глазам, непроницаемо‑плотной после яркого дневного света, яростным свистом ветра в ушах и, главное, острым, словно нож, потоком ледяного воздуха, хлынувшего под неплотно прикрытое забрало шлема (Лежнев, не совсем веря в россказни бородатого, похожего на деревенского батюшку ученого, решил схитрить и не закрыл его наглухо, боясь задохнуться в жаре). – Сдурел?..

Но при виде того, как сноровисто унтер‑офицер плюхнулся в снег, укрывшись за каким‑то полузанесенным пеньком и выставив вперед свою смертоносную игрушку, наставления всплыли в памяти мгновенно. Даже не видя ни зги, в крайнем случае, можно было полыхнуть огнеметом, и все впереди на двадцать пять метров в секторе сорок пять градусов если не обратилось бы в пепел мгновенно, то потеряло бы воинственные наклонности на всю оставшуюся жизнь..

– Куда, дура! – скрипнуло в наушниках сквозь треск, шорох и свист. – Назад, назад обернись! Спереди я сто восемьдесят прикрою!..

«Чего это он? – опешил Николай. – Сзади ведь…»

Он все‑таки обернулся и, не успев закончить мысль, шустро крутанулся на сто восемьдесят градусов назад: никаких «ворот» позади не было, только тьма и тьма до самого горизонта. А на том месте, где они, по его расчету, вывалились «на эту строну», в полуметре над землей яростно крутилось плотное, ярко‑белое даже в темноте, облако пара. Словно из двери жарко натопленной русской бани, распахнутой наружу, в крещенский мороз. Только самой двери не было и в помине.

«Мать честная! – охнул парень, суетливо пытаясь перекреститься непослушной рукой в толстой перчатке: гидроусилители „доспехов“ на такие экзерсисы были не слишком рассчитаны. – Как же мы обратно‑то? Вот влипли, так влипли…»

Секунды тянулись медленно, словно резиновые, и, кабы не мигающие на стекле шлема светящиеся цифирки, казалось бы, что время вообще остановилось. Но секунды секундами, а с момента «нырка» прошло уже больше пяти минут, но никого из клубка пара больше не появлялось. Лежнев почувствовал вдруг давно позабытый дискомфорт: медленно, откуда‑то из желудка, поднимающуюся волну паники, рождающую металлический привкус во рту, головокружение и некое раздвоение сознания. Казалось, что он одновременно лежит в тонком слое снега на чем‑то твердом, словно асфальт, и парит в полутора метрах над собой, холодно и отстраненно следя за собой лежащим.

«Неужели никого больше не будет? – чуть не заорал он, до боли в пальцах вцепившись в стремительно остывающий металл пулемета. – Бросили нас в ледяной пустыне на верную погибель, ироды!!!»

– Слышь, Коля, – снова неузнаваемо хрипнуло в наушниках. – А где командир‑то наш? Где ротмистр?

Странное дело, но при звуках знакомого голоса ледяной ужас, почти уже сковавший мозг, дал трещину и рассыпался ворохом сверкающих осколков, выпуская наружу волну огромного, всеобъемлющего облегчения – он не один! Рядом верный надежный товарищ! А вдвоем они ого‑го‑го! Сила!..

– Уснул что ли?

– Да нет, слышу… – находившийся еще в плену эйфории Николай не удержался от шутки: – Бесы, наверное, утащили твоего Воинова.

– Ты так не шути, – строго заметил Решетов, человек очень набожный и суесловия, особенно на такие вот скользкие темы, не терпевший. – Мы, можно сказать, на том свете очутились, а ты про бесов… Прости Господи мою душу грешную!

– Так, может, тут уже не наш Бог, а какой‑то другой всем заправляет, – продолжал зубоскалить вахмистр, благополучно возвратившийся в привычное состояние духа: на миру – не в одиночку, и смерть красна! А уж чего‑чего, а смерти бравый служака не боялся – он и счет потерял, сколько раз под ней ходил. – Магомет, например. Или я, вот, слыхал, Будда такой есть…

– Балаболка… – буркнул унтер‑офицер. – Как есть – балаболка… Смотри, налижешься в аду раскаленных сковородок за свою болтливость.

– А ты зато непременно в рай попадешь! – никак не мог успокоиться, несмотря на жуть, царящую вокруг, Лежнев. – Потому как…

Но развить свою мысль он не успел, потому что из парного облака вдруг вывалился человек в таком же, как и у него «скафандре», поводя во все стороны стволом автомата.

Один, не двое.

– Э‑э, Егор, – начал было солдат, но «выходец с того света» вдруг плюхнулся наземь, перекатился в сторону, укрывшись за факелом пара, и снег возле головы Лежнева брызнул черными колючими фонтанчиками.

– Атас! – успел крикнуть он, но что‑то с таким грохотом, что заложило уши, ударило в шлем, солдата плашмя крутануло на скользком, будто мыло «асфальте», и его сознание померкло…

6

– Опять – двадцать пять…

Несомненно, уже можно было утверждать, что пилоты Гжарбиньского достигли поистине ювелирного мастерства: теперь они сбивали «потусторонних посланцев» исключительно при помощи пушек, поэтому бренные останки зондов не приходилось собирать по степи. Сбитые «Сулицы» падали аккуратными «тушками», практически не поврежденными в воздухе. В воздухе…