– Так когда же конкретно выступаем? – в конце концов задал вопрос, волнующий всех без исключения, чей‑то молодой, ломающийся басок.
Александр, стоящий с указкой у большого плана Санкт‑Петербурга, прикрепленного к стене, улыбнулся.
– Вчера было рано, – по‑ленински прищурившись, заявил он соратникам. Можно было бы и скартавить слегка, но, увы, никто из присутствующих все равно смысла шутки не уловил бы: анекдоты про Ильича остались по ту сторону незримой грани, разделявшей миры. – А завтра будет поздно… Нам кажется, – он обвел рукой «президиум», – что выступать нужно завтра… Вернее, уже сегодня ночью. Есть другие мнения?
Ответом ему был дружный возглас восторга, в котором отдельные возражения и трезвые резоны утонули без остатка…
* * *
Ночной город всосал немногочисленные крытые грузовики, заполненные вооруженными до зубов офицерами, уже не заговорщиками, а инсургентами, и легковушки, в которых разъезжались по своим частям вызвавшиеся поднять свои взводы, роты и батальоны. Время «Ч» было назначено на три часа ночи, разгар часа Быка, когда так сильны чары сна и ожидаемое сопротивление охраны объектов, подлежащих захвату, будет самым слабым. На внезапность выступления делали особенную ставку, и, по зрелом размышлении, все должно было сработать.
Александр с Ладыженским ехали в одном автомобиле, пятитонном армейском «мерседесе» путиловской сборки, направлявшемся к Санкт‑Петербургскому и Новому арсеналам, второму из которых, по плану, предстояло стать штабом восстания. К тому же хранящиеся на складах Арсенала артиллерийские орудия крупного калибра при надлежащей их установке, за которую отвечал князь Георгий Васильевич Вяземский, капитан лейб‑гвардии второй артиллерийской бригады, могли легко взять под обстрел и Зимний и Таврический дворцы, Петропавловскую крепость, в военном отношении ничтожную, но важную психологически, а также мосты через Неву, связывающие разные части города.
– Мы одним ударом, князь, берем под контроль почти всю Выборгскую сторону, – горячо втолковывал Вяземский Бежецкому, водя фонариком по плану города, лежащему на коленях. – Глядите сами: Арсенал сам по себе крупный стратегический узел, затем Патронный и Механический заводы… На Механическом сейчас, кстати, завершен ремонт двенадцати танков для Второй Финляндской танковой дивизии. Что нам мешает их захватить? Опять же Финляндский вокзал…
«Вокзал, почта, телеграф… – невольно вспомнилось Александру. – Дежа вю какое‑то!..»
– А зачем нам вокзал? – спросил он у «стратега» вслух. – Эвакуироваться?
– Вот еще! – фыркнул упитанный и слегка смахивающий на хомяка Георгий Васильевич. – Типун вам на язык, Александр Павлович. На воинских путях товарной станции Финляндского всегда стоят один или несколько составов с военными грузами. В том числе и с оружием, боеприпасами и снаряжением. Пакгаузы вокзальные этим добром вообще забиты доверху… Информация верная, не сомневайтесь!
– Фу, князь, – подначил Бежецкий увлекшегося капитана. – Опускаться до банального мародерства…
– Не мародерство, – отрезал Вяземский, сурово сдвинув редкие кустики белесых бровей. – А реквизиция по праву военного времени! Не для себя же, для общего дела!
Александр шутливо воздел вверх руки, сдаваясь.
– Вот здесь Михаиловское артиллерийское училище, которое отправился поднимать Вадим Мещерский… – продолжил ползать по карте князь.
– Парнишек‑то зачем тревожить?
– Молодежь всегда была главной движущей силой любой революции! – последовал категоричный ответ, и протестовать против такого утверждения Александр не решился и постарался свернуть со скользкой темы: слово «революция», особенно в применении к предстоящему восстанию, ему очень не нравилось.
– А Московский полк нам в тыл не ударит, случаем? – Палец полковника уперся в казармы полка, расположенные на пересечении Сампсониевского проспекта и Литовской улицы. – У нас на собрании ведь никого из московцев не было…
– Не стоит волноваться, – легкомысленно махнул рукой князь. – Их командир великий князь Николай Петрович, добрейший человек, терпеть не может Челкина– и конечно же станет держать нейтралитет до конца. До развязки, – поправился он. – Меня лично больше волнуют гродненские гусары.
Да, Бежецкого они волновали не меньше. Хотя лейб‑гвардии Гродненский гусарский полк и относился к «старогвардейским» полкам, в среде столичных гвардейских полков он все еще считался «чужаком». Что делать? Гродненские гусары традиционно квартировали в Варшаве и были переведены в столицу всего лишь двенадцать лет назад повелением Александра IV, благоволившего своим бывшим однополчанам и поэтому оказавшего им медвежью услугу. Их место в Царстве Польском занял Сумской гусарский полк, еще в тридцатые годы его величеством Алексеем Николаевичем за отличия в Британской кампании переведенный в ранг гвардейского.
Гродненские гусары и поселены были на отшибе, в казармах, отстроенных на месте Покровских церковных садов, за что и получили язвительное прозвище «садовников», бесившее их до крайности и ставшее поводом к бесчисленному множеству дуэлей, а то и вульгарного мордобоя по пьяной лавочке. Лет через двадцать‑тридцать все шероховатости, конечно, сгладились бы сами собой, но… Вероятность того, что, наплевав на гвардейскую солидарность, гродненцы решат отплатить за все шуточки и подначки «петербуржцев», была велика.
– Жаль, что ваш друг Бекбулатов погиб, Александр Павлович, – продолжал Вяземский. – Он‑то легко нашел бы к ним ключик…
Бежецкий досадливо дернул плечом: любое воспоминание о кошмарном штаб‑ротмистре, едва не отправившем его к праотцам в прошлом году, было неприятно, как скрип металла по стеклу. Деликатный князь решил не развивать скользкую тему – многие в гвардии да и во всем городе, знали о том, как дружны были офицеры, – и замолчал, чертя какие‑то сектора на своей карте. Однако воспользоваться минутой тишины, чтобы собраться с мыслями перед «делом», Александру не удалось.
– Извините, Александр Павлович, – осторожно тронул его за рукав Петенька Трубецкой. – У меня не было времени объясниться с вами относительно…
– О чем вы, поручик?
– Я о том аресте… Я не знаю, каким чудом вы оказались на свободе, но, поверьте, искренне рад этому… Вы, наверное, теперь не подадите мне руки, ведь я совершил подлость…
Александр вспомнил, что говорила ему Маргарита об аресте близнеца.
– Бросьте, князь! Я и забыл об этом, – заверил Трубецкого Бежецкий, хотя мозг сверлила мысль: «А близнец‑то забыл ли?» – Поэтому вот вам моя рука!
Петенька схватился за протянутую руку, как утопающий за соломинку, преданно, по‑собачьи глядя в глаза своего кумира.
– И вообще, поручик. – Александр украдкой поморщился. – Лучше выбросьте‑ка из головы все эти глупости… Скоро в бой.
Почти в этот самый момент грузовик замедлил ход и остановился, по пологу кузова требовательно постучали, и голос Ладыженского сообщил:
– Приехали, господа. Пора…
24
– Ваша светлость! Ваша светлость!..
Борис Лаврентьевич с трудом разлепил глаза и с огромным недоумением уставился на трясущегося без малого восьмидесятипятилетнего лакея Евграфыча, настоящего патриарха, «ходящего» за «барином» с незапамятных времен. На светящемся табло часов только что выскочили несуразные розовые цифры «4:12».
«Чего четыре – дня или ночи? – с трудом, словно несмазанные шестеренки, ворочались, просыпаясь, мозги всесильного князя. – Хотя… Четыре дня это вроде бы шестнадцать…»
Словно в подтверждение, сквозь щель неплотно сдвинутых гардин пробивался синий предрассветный луч.
– Беда, ваша светлость!..
– Какого черта ты, старый, меня будишь в такую рань?! – взбеленился, окончательно просыпаясь, светлейший. – В дворники захотел? В истопники? Я вот тебе дам, хозяина ни свет ни заря будить! В богадельню, сегодня же! Сей момент!..
