– Вы о чем, Николай Ильич? Капитан понял, что ротмистр его не слушал, и с досадой махнул рукой:

– Да так, ни о чем...

Однако Чебриков схватил его за рукав и протянул прибор:

– Вы послушайте лучше!

Николай прижал пенальчик к уху и явственно расслышал какую‑то красивую и торжественно‑печальную мелодию.

– «Горный король» Грига! – сообщил сияющий как тульский самовар граф.

– Ну и что? – не понял Александров. – Передают по радио, только и... Неужели?!

Чебриков выхватил у него приборчик и продемонстрировал на маленьком экранчике, имевшемся на передней панели, какие‑то дуги, кривые и пунктиры.

– И спутниковый навигатор заработал!

– Значит... – не веря себе произнес Николай.

– Именно! – подхватил ротмистр. – Похоже, что мы наконец добрались до цели.

– Ребята! – Капитан, ликуя, обернулся к усталым товарищам. – Поздравляю, мы...

– Стоять! – перебив его на полуслове, раздалось откуда‑то спереди. – Оружие на землю!

Из кустарника на поляну, окружая путников, выехали, придерживая гарцующих на месте коней, несколько всадников: кто в распахнутых камуфляжных куртках, кто сверкая голым торсом.

Однако на головах всех без искрения топорщились маленькие фуражки‑бескозырки с голубым околышем такого же цвета, что и «генеральские» лампасы на темно‑синих, заправленных в сапоги штанах.

– Кто такие будете?..

* * *

Застолье затянулось за полночь.

Казаки – а всадниками, окружившими «миропроходцев», оказались именно они, тут же сменили подозрительность исконно русским радушием, как только один из невообразимо грязных людей, с коротким автоматом под локтем и устрашающих размеров мечом за спиной, вытащил на божий свет очень уважаемое царевыми слугами удостоверение ротмистра Охранного Отделения.

Почему путники такие измочаленные, где они нашли грязь в чистом июньском леске и почему у одного из них связаны руки, казаки (старший из которых, Степан Иванович, лет двадцати семи от роду, щеголял урядничьими лычками на погонах) предпочли не интересоваться – дело государево, не нашего ума, – хотя то и дело бросали любопытные взгляды на странную амуницию и вооружение. Да и взглянув на Валю, хоть и до смерти уставшую, растрепанную и неумытую, то один, то другой приосанивался и начинал подкручивать пшеничный ус.

Казачки, как выяснилось, все родные братья Савиных, родом из соседней станицы Савинки, относившейся к области Оренбургского Казачьего Войска, косили в здешних местах сено, благо заимка их располагалась километрах в двух отсюда, на берегу Кундравинки. С путешественниками братья столкнулись чисто случайно, поскакав на поиски компании странно одетых и говорящих не по‑нашему людей, мельком виденных младшим из них, семнадцатилетним Алешкой. Как и почему нарядные и беззаботные туристы превратились в оборванных и усталых доходяг, братья Савиных тоже не стали уточнять, разумно рассудив, что не ихнего ума это дело.

Добравшись до заимки, стоящей на живописном берегу реки в окружении красавиц‑сосен, «миропроходцы» благодаря сети хитро поставленных вопросов, на которые ротмистр по роду своей деятельности был большим мастером, уже твердо знали, что добрались наконец до цели своего путешествия, воочию увидев мир Чебрикова.

А потом была добрая банька, протопленная двумя молодыми казачками – женами старших Савиных, Степана и Михаила, – в ожидании бригады косарей, и щедрый стол... Стол украшала кроме доброй деревенской снеди, изголодавшимся путникам показавшейся каким‑то божественным деликатесом, четвертная бутыль чистого как слеза самогона, вытащенного из подпола дедом Димитрием, заправлявшим всеми делами на косовище, правда, с кряхтением и оглядкой на заезжего начальника.

– Куда же вы сейчас пойдете, на ночь глядя?

Старый вояка, помнивший еще Вторую Британскую кампанию, выпил пару стопок первача и разобрался, что гости, пожаловавшие в дом, не мазурики какие‑нибудь или бродячие шарлатаны, а такие же православные (даже показавшийся поначалу еврейчиком молодец бойко перекрестился на иконы в красном углу, садясь за стол), за исключением, может быть, угрюмого связанного варнака, посаженного от греха в чулан. Позванивающий тремя солдатскими Георгиями, пришпиленными на чистый темно‑синий мундир с погонами вахмистра, дед Димитрий сразу распознал в двух из путников бывалых вояк и теперь вел с ними степенную беседу, тогда как молодежь, изрядно заложившая за воротник, – свою.

– Постелим вам на сеновале, мужикам то есть, извиняюсь, ваше благородие, мужчинам, а женщину вашу с молодками положим, для порядку, стал быть... А уж поутру...

Ротмистр чокнулся с Николаем и стариком стограммовым граненым стаканом, выпил и поинтересовался:

– А связаться с Хоревском я из вашей станицы смогу?

– В лучшем виде! Почитай половина домов с телефоном, да и в управе... Да хоть бы и от нас, от Савиных...

Укладываясь спать на душистом сене, чистые словно младенцы впервые за много дней, сытые и немного хмельные Николай и Чебриков сообща решили перенести детальное обсуждение дальнейших действий на завтра.

– Сдам вот обузу свою, – мечтательно произнес ротмистр, закинув руки за голову и глядя в чистое, усеянное яркими летними звездами небо, видимое в проеме. – Отчитаюсь... Вас, Николай Ильич, я думаю, смогу рекомендовать в Хоревское управление... Документы выправим и вам, и всей нашей команде... А может быть, желаете со мной, в Екатеринбург?

Николай не ответил. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что все завершилось – и тяготы пути, и совместные приключения, и боевое товарищество. Праздник, пусть нелегкий, закончился, и начались будни, о которых не очень хотелось вспоминать.

– Спите? – окликнул его Чебриков вполголоса.

Николай опять промолчал, прикинувшись спящим. Жорка, по обыкновению перебравший на халяву, уже выводил носом громогласные рулады, где‑то "в дальнем углу деловито шуршал чем‑то Шаляпин, не то устраиваясь на ночь, не то выслеживая мышь.

– Ну спите, спите...

Он поворочался еще немного и сонно протянул:

– Спокойной ночи, господа...

«Чего мучаться понапрасну? Утро вечера мудренее, – изрек про себя Николай вечную истину, тоже укладываясь поудобнее. – Солдат спит – служба идет!»

* * *

Петухов на заимке не оказалось, и Николай проснулся с тяжелой головой далеко за полдень. В светлом проеме сеновала сонно гудели мухи, на фоне голубого неба изредка реактивными истребителями проносились ласточки, где‑то неподалеку раздавался стук топора, лениво взбрехивала собака, судя по тембру, мелкая и неопасная даже для Шаляпина, скорее наоборот.

Ротмистр и кот отсутствовали, а Жорка, свернувшийся калачиком у дальней стены, просыпаться не пожелал, лишь мотнул своей курчавой шевелюрой, полной всякого травяного сора, отмахнулся и послал Александрова по известному всем маршруту.

По шаткой лестнице Николай спустился на плотно утоптанный, залитый жарким солнцем пустынный двор.

– Повымерли все, что ли?

Дед Димитрий за домом неуверенно тюкал топором по огромному березовому полену. Безропотно и даже обрадованно отдав колун хмурому спросонья гостю, дед присел на завалинку и тут же, достав из‑за пазухи вышитый кисет, засмолил две здоровенных козьих ножки (для себя и для гостя) такого ядреного самосада, что у Александрова, вынужденно отвыкшего от курева, перехватило горло после первой затяжки.

– Кх‑х‑ха! – выдохнул он, протирая рукавом великоватой ему Степановой рубахи разом заслезившиеся глаза. – Ты что, дед, с карбидом табак мешаешь, что ли?

– Почему с карбидом? – обиделся Савиных‑старший, дальнозорко разглядывая свою могучую папиросу на вытянутой руке. – Мы к таким фокусам не приучены. Вон он, тютюн‑то, в огороде растет! Сын, Ванька, говорил – виргинский какой‑то сорт. Из Америки, почитай, привезенный! Но дерет почище нашего, это верно... Особенно с непривычки, – подумав, добавил он.