Она встала, накинула на голое тело рубашку Кристиана и пошлепала босыми ногами на кухню. Там Кристиан сервировал маленький поднос. «Господи, где он его взял? Я раньше его тут вроде не видела». (Впрочем, хозяйственность не относилась к числу Алькиных добродетелей.)
— Ты почему встала? У меня все готово. — Он посмотрел на Алькино потухшее лицо, увидел вчерашнюю тоску в ее глазах. — Кажется, ты хочешь мне что-то рассказать.
Не то чтобы Алька сильно этого хотела, но не рассказать тоже не могла. Она чувствовала, что Кристиан сейчас, может быть, единственный ее шанс на спасение. Она тяжело вздохнула, уселась на табуретку и понуро опустила голову.
Кристиан приподнял за подбородок ее лицо, отвел со лба светлые пряди.
— Я слушаю, Алекс.
И она рассказала ему все. Про Стефана, про его друзей, про чудовищный долг, про то, как она попала в Москву и чем тут занималась. Про вчерашний вечер в ресторане «Арбат» и ночную беседу с комитетчиком. Всё. С деталями и без купюр.
Кофе совсем остыл. Кристиан выплеснул его в раковину и заново накрыл уже на столе.
— Завтра мы пойдем туда вместе.
— Да ты что! Заметут обоих!
— Заметут?
— Ну, арестуют.
— Алекс, но я все же гражданин другой страны. И потом — «перестройка».
— Да какая «перестройка»! Они как работали, так и будут работать. Это же государство в государстве. Такую махину за столетие не сдвинешь!
— Это тебя так заставили думать. А мы пойдем завтра и скажем, что ты моя невеста. И вообще — ждешь ребенка.
— Кристиан, милый, но это же неправда!
— Ты про ребенка? Так мы можем еще постараться!
Он схватил Альку на руки и понес в комнату.
Второй день Александра исследовала Москву.
Новый Арбат ее скорее разочаровал. Особенно на промежутке «Прага» — «Арбат». Суетно, громко и с душком.
«Господи, да это просто какой-то восточный базар! Шаурма, пиво, обертки под ногами да еще турецкие песни из всех динамиков. — Она брезгливо подобрала полу шубы. — И какой-то жилой новодел с башенками в виде минаретов… Нет, я, конечно, не против нововведений, но зачем делать из Москвы еще более азиатский город, чем она есть на самом деле?»
Александра пересекла проспект по подземному переходу, свернула в Борисоглебский («Как же он раньше-то назывался?») и пошла бродить по переулочкам. Вот они, родные, — Скатертный, Хлебный, Мерзляковский. Сколько здесь хожено было…
Чистыми, светлыми дворами пошла дальше. Минут через двадцать оказалась у Патриарших прудов. Вот здесь была настоящая Москва.
Потом по Тверской она спустилась к Главпочтамту. Еще раз убедилась, что ее прошлое снесено с лица земли вместе с безликим «Интуристом». Свернула к «Националю». Заходить не стала. Через стекло посмотрела на столик, за которым почти двадцать лет назад они с Кристианом ужинали. У Библиотеки нырнула в переход и через пять минут оказалась в Александровском саду. Всё. Круг замкнулся.
Для чего, собственно, приехала она в этот город? Не для того же, в самом деле, чтобы взглядом инспектора оценить произошедшие перемены. Нет. Просто оставалась какая-то открытая форточка в душе. Сквозняк какой-то. Какой-то давний, не до конца изжитый страх.
Теперь Александра чувствовала, что счеты сведены. Примирение состоялось. Точнее, состоялась ее победа над собой, над обстоятельствами. Над памятью.
Можно было возвращаться.
* * *
Прошло два месяца.
Алька сидела в аэропорту «Шереметьево». Ее нехитрый багаж был сдан. С собой осталась только сумочка. В нее-то Алька и вцепилась побелевшими пальцами, ожидая приглашения на посадку. Она боялась. Она до сих пор не верила, что свободна. Что она жена гражданина Франции и летит к своему мужу.
Кристиан вылетел на две недели раньше, когда закончилась его виза. Он умолял осунувшуюся от пережитых волнений Альку не беспокоиться ни о чем. Говорил, что они все сделали правильно, все мыслимые и немыслимые документы оформлены и никто не посмеет ее задержать.
Тогда, в последний августовский понедельник, проведя бессонную ночь в разговорах, они вместе пришли к зданию на площади Дзержинского. Обогнули его, прежде чем нашли нужный подъезд. Никакой Светы здесь, конечно, и в помине не было. Видимо, Игорь успел предупредить ее.
Войти внутрь Алька Кристиану ни за что не разрешила. Он остался стоять у входа. Предупредил, что, если через час она не выйдет, он поднимет тревогу, обратится во французское посольство, в МИД, и вообще, сейчас не тридцать седьмой год, нечего запугивать людей… Теперь уже Алька его успокаивала.
Выслушав Альку, Александр Степанович сдвинул брови, словно чего-то недопонял.
— Деточка, но ведь позавчера никакого французского жениха не было.
Алька подняла на него прозрачные честные глаза.
— Александр Степанович, вас просто неверно информировали насчет меня. Вышло недоразумение.
— Это не та организация. Здесь недоразумений не бывает.
— И тем не менее. — В ее голосе прозвучал металл. Алька решила, что будет твердо держаться до конца. — Я беременна. Могу принести справку. Жених ждет меня внизу.
— А что же, тебе на родине не нравится? Думаешь, там все медом намазано? Так легко бросаешь родину? Подумай хорошо, дочка!
— Мне все нравится. Я знаю, что там не все медом намазано. И родину я люблю. Но своего жениха я тоже очень люблю, и я беременна. А это для меня очень важно, я подумала.
В таком ключе, по кругу, но с разными модуляциями, разговор продолжался около часа. Алька стала опасаться, что Кристиан больше не выдержит и поднимет шум. Надо было сворачивать эту сказку про белого бычка.
Она закатила глаза, тихо охнула и стала медленно сползать со стула. Александр Степанович всплеснул короткими ручками и крикнул секретаря. Вдвоем они водрузили Альку на место, секретарь принес воды.
Мутным взором Алька обвела помещение:
— Где я? — Голос ее звучал убедительно слабо.
— Не волнуйтесь, Алечка. Вас проводят. Но мы еще непременно с вами увидимся. — Хитрые глаза Александра Степановича излучали сочувствие. — Я рассчитываю на взаимопонимание. — И он распахнул перед Алькой дверь в приемную.
Она пулей вылетела на свет божий, схватила Кристиана за руку, и они почти побежали мимо Политехнического в сторону Китай-города. Им хотелось затеряться, спрятаться, чтобы их не нашли, не разрушили их планы, им хотелось, чтобы никто не помешал им обдурить Систему.
О любви не было сказано ни слова ни Кристианом, ни Алькой. Они просто вели себя как два сообщника, два альпиниста, идущих в одной связке.
Наверное, Кристиан был не только добрым малым, но и настоящим романтиком. Соотечественник Дюма-отца и Дюма-сына, он одновременно и следовал некоему мушкетерскому кодексу чести, и спасал женщину хоть и не до конца, но в определенном смысле все-таки павшую. То есть был д’Артаньяном и Альфредом в одном лице.
Дальнейшие полтора месяца были сплошным испытанием: милиция, сбор нужных бумаг, загс, посольство Франции, ОВИР, холодные, неприязненные взгляды чиновников, и опять все сначала. Изо дня в день. Слава богу, у Кристиана была временная прописка в гостинице, а не то пришлось бы ехать регистрироваться в Ленинград, по месту жительства невесты.
Ленинград был особой душевной болью. Долг-то Алька почти весь выплатила, с этим было все нормально. Но вот Екатерина Великая… Уже зная о всех Алькиных жизненных переменах, она так просила ее приехать хоть на денек, просто чтобы попрощаться, вряд ли ведь еще доведется увидеться…
Алька слушала в трубке бабушкин голос со старческой одышкой и чувствовала, как сердце у нее разрывается от горя. Ну разве она могла объяснить, что не может расстаться с Кристианом даже на день, что боится сесть в поезд, с которого могут снять на любой станции, и — ищи-свищи ее. И вообще бог знает какие еще каверзы способны устроить бдительные советские чиновники.
Алька вспоминала рассказ Зойки, бывшей «куколки» из «Интуриста», которую полгода мурыжили, не выпуская к мужу в Гамбург, пока один «добрый» комитетчик не сказал, что поставит недостающий штамп за Зойкину к нему благосклонность.
