Шел двенадцатый час ночи. Покинув гостиницу, Алька через две минуты уже была в метро. Хорошо, что народу в это позднее время совсем мало. Но и те редкие пассажиры, которые оказались в одном с Алькой вагоне, с удивлением и опаской поглядывали на модно одетую девицу, сгибающуюся в три погибели от приступов неудержимого хохота.

Такого нервного срыва Алька от себя не ожидала. Глубоко вдыхая и медленно, через нос, выдыхая, она пыталась успокоиться, но через какое-то время опять начинала хохотать.

Ничего не скажешь! Она получила намного больше, чем заказывала. Главное теперь не выпустить ситуацию из-под контроля. Алька чувствовала себя «дрянной девчонкой», вставшей на «скользкую дорожку», но от этого ей становилось только еще веселее.

Алька вышла на «Киевской» и едва успела заскочить в последний троллейбус. Не так уж и плохо все складывалось. Она заработает много денег, она будет умной и осторожной, она раздаст долги и купит кооперативную квартиру, она не позволит себя сломать и докажет всем, всем, всем, что она сильная.

Возле дома Алька замерла: в пропитанной запахом сирени темноте щелкал, выводил коленца, заливался трелями обещанный соловей.

Теперь дни пошли мелькать, как в калейдоскопе. Алька занималась одновременно двумя делами. Продолжала сбывать за рубли полученные от иностранцев вещи, а иностранцам сбывала купленные на рубли русские сувениры и продукты (икра, водка), и второе дело — главное — продолжала изучать незнакомый, пугающий своим поистине государственным размахом и разветвленностью мир столичных интуристовских проституток.

И хоть говорят: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь», Альке пока везло.

Что касается продажи импортных шмоток, то все быстро наладилось и пошло как бы само собой. У нее появилось несколько знакомых: прыщавый очкарик Жора из Университета, маленькая востроглазая Зиночка из Медицинского и рыхлый писательский сынок Степан из Литературного института. Обычно они покупали у Альки по две-три пары джинсов, несколько фирменных маек с надписями на английском языке и что-то из косметики, а дальше уже «толкали» это среди своих.

Однако существенных денег такая коммерция Альке не приносила. Ведь надо было не только откладывать деньги для покрытия долга, но и жить на них. Одеваться кое-как Алька не могла себе позволить, плюс косметика, да и еда в ресторанах была не самая дешевая, прямо скажем.

Второе дело оказалось куда более хлопотным и опасным. Алька продолжала изучать рынок «сбыта долларов», полученных от продажи сувениров. Она обошла почти все бары в гостиницах для иностранцев: «Космос», «Украина», «Москва», «Россия».

Обстановка везде была приблизительно одинаковая. Во всех гостиницах своя тайная жизнь, свой «хозяин» и «девочки». Много «девочек». Алька никогда не думала, что советские девушки в таком количестве продаются за валюту в барах и ресторанах. Некоторые из них были студентки, желающие подзаработать на шмотки, другие — барышни из, так сказать, вполне приличных, но небогатых семей…

Тех, кто с удовольствием «прикупал валютку», в развитом социалистическом обществе было пруд-пруди. Кому-то валюта была нужна для дальнейших махинаций (игра на разнице курсов), кто-то умудрялся переправлять валюту на счета в западные банки, кто-то клал в банку под кроватью и ждал лучших времен для ее употребления.

А времена эти, кажется, приближались со скоростью теряющего управление рефрижератора. Началась «перестройка». Страна полнилась слухами, предположениями, неясными надеждами.

Впрочем, имелась в стране организация, которая «держала руку на пульсе» и действительно знала всё. «Большой брат» по-прежнему курировал все уровни советской жизни (не раз еще Алька вспомнит Оруэлла, которого читала два года назад, в Ленинграде, тайком, лежа под одеялом с фонариком, — боялась, что увидит Екатерина Великая и переполошится).

Особому присмотру подлежал, естественно, и хлебный интуристовский бизнес. Щвейцары, горничные, коридорные, бармены, администрация гостиниц не только состояли на службе в органах и получали, официально или неофициально, зарплату, но и «отстегивали» неизбежно прилипавшую к рукам валюту опекавшему их комитетчику с Лубянки. И конечно, большой «навар» был от валютных проституток.

В этой сложной системе и строгой иерархии всех провинившихся, нарушивших правила общей игры строго наказывали, лишая не только доступа к кормушке и карьеры, но порой и жизни.

И чем выше находилась ступенька иерархической лестницы, тем выше был и обменный курс. Так что на уровне «девочек» Альке оставаться не имело смысла. Надо было выходить на их «крышу» и на «крышу» «крыши». Настоящие деньги крутились там.

Вот в это змеиное логово и сунула свою беспечную русую голову Алька Захарова, в прошлом — журналистка, сотрудница почтенной газеты «Смена», а нынче… Кто, собственно говоря, нынче?..

Очень скоро свои посещения гостиниц она свела только к «Интуристу». Причин было, в сущности, две: бармен Игорь явно приваживал Альку, и еще — ее приняли «девочки», а со Светой завязалось даже какое-то подобие дружбы.

До Игоря довольно быстро дошло, что никто за этой любопытной во всех отношениях барышней не стоит и санкции КГБ на ее присутствие здесь не имеется. И все же решил дать ей шанс и попробовать. Делал он это вовсе не из привычки к благотворительности, нет. Просто понимал, что при хорошем раскладе можно неплохо заработать на этой сколь решительной, столь и неопытной особе.

— Аличка, кисочка, давай я тебе намажу бутербродик масличком, а то у тебя ребрышки торчат.

На что Алька неизменно отвечала:

— Спасибо, Игоречек, а сделай-ка ты мне кофе без сахара.

Он даже испытывал что-то вроде уважения к Альке: при ее-то данных она могла бы и не ограничиваться только «ченьджем».

«Уважение», впрочем, абсолютно не мешало Игорю получать от нее ежедневную мзду в валюте. Бизнес есть бизнес. Здесь думать о моральных аспектах никому и в голову не приходило.

Кроме Игоря (за то, чтоб сидеть в баре) Алька отстегивала по десять законных долларов прикрепленному к гостинице милиционеру и, через Игоря, гэбисту, курирующему эту часть центра Москвы. Учитывая, что доллар стоил на «черном рынке» от семи до десяти рублей, это были очень большие деньги.

Света искренне привязалась к Альке. Ей нравилось покровительствовать «журналистке из Ленинграда», такого «интеллигентного города». Алька, ругая себя на чем свет стоит, не могла не признать, что в ее отношении к Свете преобладает здравый расчет: ей нужна была информация, желательно — много информации. Информированность давала возможность поступать правильно, не совершать ошибок.

Она понимала, что Игорь ей не помощник: он заинтересован в том, чтобы Алька работала только на него. А вот Света вольно или невольно сможет вывести ее на нужный уровень.

Картина полного безобразия и растления во всех эшелонах власти идущего трупными пятнами советского строя была настолько впечатляющей, что Алька невольно вспомнила о «второй древнейшей профессии», к которой, собственно, принадлежала, — о журналистике.

Навык фиксировать, запоминать и записывать сработал, и она стала вносить в тайную тетрадочку (как раньше — стихи) кое-какие факты и размышления. Глупость это, конечно, была отчаянная: попадись такая тетрадка в руки соответствующих органов (вот анатомический казус — орган с руками) — и ей было бы несдобровать.

Так Алька записала для памяти, что русских клиентов «девочки» называют «рашенками». Например: «Видела вчера на Тверском Катьку с каким-то рашенком». Иностранцев называли «фирмачами». Валюту, не важно какой страны, — «гринами», а рубли — «деревянными».

Алька тут же составила предложение: «Рашенок вчера заплатил деревянными, а мне нужны грины». Вообще «девочки» любили мешать «французский с нижегородским». Поэтому фразы типа: «Этот халдей (официант) хорошо спикает» или «Пойдем в кабак, дринкнем» — звучали как нечто само собой разумеющееся.