А если это скрытое проявление агрессии, связанное с разочарованием в родном отце? Ваня про папу говорит: «Он трус, его легко убить. Не хочу с ним гулять». С другой стороны, ребёнок совершенно вменяем, здоров, радостен, отзывчив. Не капризничает, не устраивает истерик, легко засыпает вечером и встаёт утром. Посоветоваться бы с хорошим детским психологом. Да где их найдёшь? Или расспросить достойного мужчину, что он помнит про этапы своего взросления. Но не спрашивать же Олега или Бориса. Хотя именно Борис, помнится, в детстве обожал пулемёты-автоматы. И ничего, развился до вполне активной особи. Слишком активной.

Однажды утром Анна Петровна, отправившись за Шустриком, вернулась расстроенная:

– У Бори девушка ночевала, у порога столкнулись, они вместе уходили.

– Ничего удивительного. В монахи Борька не записывался.

«Сейчас она скажет, что я мух ловлю, когда такой жених под боком», – подумала Инна.

И мама действительно упрекнула:

– Зато ты у нас монашкой живёшь. Инна, разве у тебя нет нормальных, естественных… – мама покрутила руками в воздухе, подбирая слова, – …женских потребностей?

– Есть у меня потребности. В данный момент, например, ощущаю страстную потребность в новых сапожках.

– Я серьёзно!

– Мамочка, – чмокнула её Инна, – разве нам плохо? Ты, я, Ваня отлично живём. А тебе нужен здесь мужик, который каждое утро бреется и оставляет на раковине пену со щетиной, писает мимо унитаза, бросает грязные носки где придётся, из-за которого квартира провоняет табаком?

– Он тебе нужен! И потом, не все мужчины писают мимо. Твой отец никогда не промазывал… или вытирал за собой.

– Если я встречу мужчину, хоть отдалённо похожего на моего папу, – пообещала Инна, пряча улыбку, – немедленно потащу его в ЗАГС. Клянусь.

На день рождения Анны Петровны Борис подарил корзину цветов и столовый сервиз на двенадцать персон.

– Что-то ты, буржуй, поскупился, – сказала Инна, когда они с Борей вышли на кухню. – Мог бы раскошелиться на сервизик на двадцать четыре персоны.

В комнате сидели гости – две сестры Анны Петровны и две подруги. Большего количества людей в их доме не собиралось.

По насмешливому тону Инны Борис понял, что прощён.

Но уточнил:

– Больше не дуешься на меня?

– Живи, расстрига. Хотя тебе в женщинах нравится способность белое принимать за чёрное, – напомнила Инна, – должна тебя разочаровать. Иногда, по прошествии времени, мы всё-таки различаем цвета.

– Это следует понимать как завуалированное извинение?

– Много хочешь.

«Кажется, я с ним кокетничаю, – подумала Инна. – Вот новость».

– А что луговая собачка? – спросил Борис, улыбаясь.

– Сгинул, слава тебе господи.

– Так уж преувеличивать не стоит.

– Чего-чего?

– Я вовсе не господь.

Инна перекладывала с противня, вынутого из духовки, мясо и картофель на блюдо. Обожгла палец, засунула его в рот.

Прошепелявила:

– Скромность украшает… Когда больше хвалиться нечем.

Борис стоял, прислонившись к косяку, сложив руки на груди. Улыбался и смотрел так, словно в первый раз разглядел Инну.

Его последующие слова подтвердили это и повергли Инну в шок.

– Ты похожа на породистую суку, не участвующую в воспроизводстве.

Инна чуть не уронила блюдо.

Борис подскочил, удержал, забрал блюдо, повинился:

– Извини! Сука – это только половая принадлежность, ничего ругательного.

– Ну, знаешь! – задыхалась от возмущения Инна. – Сам кобель!

– Не отрицаю.

– Ещё бы отрицал. К тебе Танька из семнадцатой квартиры несколько раз приходила, не заставала, к нам звонила.

Танька, бесшабашная в детстве, весёлая и заводная, мальчишкам безотказная, превратилась в грязную алкоголичку, почти бомжиху. В её квартире был притон, который соседи разгоняли, как могли, – ведь пьянчуги дом спалят. Но саму Таньку жалели: добрая душа, хоть и пропащая.

– Я ей один раз денег дал, – сказал Борис, – вот и привязалась.

С блюдом в руках, он, оправдывающийся, был нелеп и трогателен.

Но Инна сказала сурово, после каждого слова делая паузу:

– Твои дамы. Их статус. Моральный облик. Ко мне. Никакого. Отношения. Не имеют. Будь добр! Не втягивай. Меня. В свои романы.

– Можно подумать, когда-нибудь втягивал!

– Вот и отличненько. Чего стоишь?

– А что я должен делать?

– Нести горячее в комнату гостям. Как всё-таки бизнес и, не побоимся этого слова, – разврат плохо влияют на мозги.

– Да какой разврат-то?

– Шагай, шагай, – подтолкнула Бориса Инна, – герой капиталистического труда.

После маминого дня рождения прошло несколько недель. Инна жила в чётком ритме: преподавание в музыкальной школе, частные уроки, редкие посещения университета. Она выбрала для себя тактику: на лекции не хожу, занимаюсь самостоятельно, на экзаменах поражаю преподавателей обширностью знаний, приобретённых во время ночных корпений над литературой по специальности. И главное, был Ваня, сын, чьё взросление требовалось отслеживать тщательно. Самое сложное: удержаться от назойливой опеки, от подсказки в каждой загадке, от реализации постоянного желания тискать, целовать Ваню, своим телом закрыть от жестокого мира.

Иногда Инна казалась самой себе белкой, посаженной в клетку и тупо крутящейся в колесе. Когда-то Борис рассказывал про особенности беличьего организма. Подробностей Инна не помнила, но если белка не будет бежать, она сдохнет. Белка крутится в колесе, потому что хочет жить. Мало ли чего наговорил Борис. Мы не белки. Ваня начал проявлять интерес к компьютерным играм, а у Инны еще три курса университета впереди, пахать не перепахать.

Она конспектировала очередной заумный труд великого психолога, когда услышала голоса мамы и Бориса. Ежевечерний ритуал – Борис забирает Шустрика – сегодня почему-то затянулся. Инна отложила ручку, встала из-за стола и направилась в прихожую.

– Привет! – поздоровалась с Борисом.

Он кивнул.

«Бизнес лопнул», – подумала Инна, потому что прежде никогда не видела на лице Бориса подобного выражения тревоги и растерянности.

– Проходи, – пригласила Анна Петровна, – чаю хоть попей, и котлеты я быстро разогрею.

– Нет, не успею. Инна! Я лечу в Москву, самолёт через два часа. Забираю и привожу дочь.

Шустрик восьмёрки выписывал вокруг ног Бориса. Тёрся, но хозяин не удостоил его вниманием. Инна взяла кота на руки.

«Ах, паника! – злорадно думала Инна. – А кто пел про свою любовь к дочери? Любить на расстоянии, конечно, просто. Чем расстояние больше, тем любовь умильнее. Когда требуется постоянная ответственность, тут мы празднуем труса».

– Что тебя волнует? – спросила Инна, поглаживая Шустрика за ушами. – На какой срок приезжает Ксюша?

– Боюсь… Нет, чёрт! Я не боюсь! Думаю, навсегда, надолго. Жена бывшая замуж собралась, Ксюха ей помеха. И хорошо! Я справлюсь, только мне надо организовать… няню или садик… Чёрт, чёрт, чёрт! У меня линия на заводе запускается, переговоры с поставщиками на каждый день расписаны, если договоры не подпишем – весь труд коту под хвост. И этот кот даже не Шустрик. Предатель, ты чего к Инне льнёшь?

Инне хотелось съехидничать: мол, кто важнее, дочь или переговоры? Но это желание было мимолётным, следом за ним пришли жалость и стремление поддержать Борю, успокоить, помочь.

Раньше Инны откликнулась Анна Петровна:

– Боречка, детка! Не переживай и не волнуйся. Присмотрим за Ксюшенькой. Когда я тебе отказывала? Вези дочку, у нас поживёт, с Ванечкой играть будет.

– Спасибо вам! – И, шагнув к порогу, Боря добавил: – Так в жизни получилось, что вы самые родные мне люди. Всё, пока!

Закрывая за Борей дверь, Анна Петровна не без гордости сказала дочери:

– Слышала? Родней меня с тобой для Бори никого нет.

– Сколько сей комплимент накладывает обязательств, ещё вопрос.

– Что ты подсчитываешь? – не поняла Анна Петровна.