— Остановите их! Вы же можете!

Я смотрела на него. На аньйо, который стрелял в меня только за то, что я родилась с крыльями, а он нет. И он понял, что означает для него этот взгляд.

— Пожалуйста! Не время сводить счеты! Мы же цивилизованные аньйо, неужели вы позволите этой дикарке…

Дикарка взяла его за волосы.

— Я умоляю вас! Ради всего святого!

Я демонстративно скрестила руки на груди.

— Ты ответишь за это! — В последний момент он решил сменить тон. — У меня важная мис…

Нож не дал ему договорить. Кровь с журчанием словно вода полилась в таз.

Каайле был последним. Старуха опустила свое оружие и обернулась ко мне, словно спрашивая моего одобрения. Я не подала ей никакого знака и медленно обошла дерево. Всего жертв оказалось одиннадцать, у всех было перерезано горло, но некоторые, видимо, умерли раньше — у четверых были раны на груди; как видно, это были те, что успели оказать сопротивление во время нападения туземцев. Вряд ли вся кровь, которую я видела на поляне, могла быть кровью четырех аньйо — значит, аборигены тоже понесли потери.

Зрелище, конечно, было не слишком эстетичным, но желания хлопнуться в обморок, как полагается приличной барышне в такой ситуации, у меня не возникало. Не потому даже, что мне уже приходилось убивать самой — аккуратные дырочки от шпаги несравнимы с подобными ранами. Но и по части подобных сцен кой-какой опыт уже имелся — начиная с того дня, когда я видела отчима за работой, и заканчивая головой матроса, разлетевшейся от выстрела капитана прямо перед моим лицом. А когда я увидела висевшего вверх ногами ремесленника, того самого, так и вовсе испытала всплеск радости. Все-таки справедливость время от времени торжествует! Жуткая смерть остальных у меня восторга не вызвала, но и сожаления тоже. Я помнила, какими глазами они на меня смотрели; возможно, среди них были и те, кто пытался линчевать меня перед началом шторма. На корабле единственным аньйо, которому я симпатизировала, был капитан, но он, очевидно, утонул вместе со своим судном.

Обогнув дерево, я вышла из-под кроны. Некоторые аборигены смотрели на меня встревоженно, ожидая моей реакции. Но я, честно говоря, просто растерялась и не знала, как реагировать. Если бы мне хотя бы был знаком их язык… Мое молчание было, похоже, принято за одобрение, на лицах снова замелькали улыбки.

Меж тем ритуал, оказывается, не закончился. Несколько воинов длинными копьями перерубили веревки, и трупы попадали на землю. Я услышала, как хрустнули, ломаясь, шейные позвонки. Тем временем другие туземцы толпой двинулись к западной окраине деревни. Не зная, что предпринять, я пошла следом за ними. Носилки мне на этот раз не предложили, да это было и к лучшему — передвигаться на чужих плечах все время было бы не слишком удобно.

Мы миновали околицу и вошли в лес, но на этот раз путь оказался совсем коротким — через какие-нибудь полторы сотни локтей мы вышли на берег неширокой реки. Меня удивило, что деревню не построили прямо на берегу — все-таки, когда за водой приходится ходить каждый день, и полтораста локтей — расстояние. Позже я получила ответ на свой вопрос — селение было выстроено вокруг священного дерева, что в глазах туземцев было важнее непосредственной близости воды.

На берегу уже были сложены груды хвороста; некоторые аборигены подносили последние охапки. Когда показались воины, тащившие за руки и за ноги тела казненных, я поняла, что здесь готовятся погребальные костры. Моя догадка не замедлила подтвердиться: старуха-палачка торопила своих соплеменников, укладывавших трупы, ибо солнце, невидимое за деревьями другого берега, уже, должно быть, касалось горизонта — еще немного, и стемнеет, в тропиках это происходит быстро.

Все-таки после всего случившегося я, должно быть, еще туго соображала, потому что первые охапки хвороста успели вспыхнуть, когда я подумала, что убитых сжигают в одежде и обуви. Дикарям-то все равно, они не носили ничего, кроме юбочек из листьев, а вот верхняя половина моего гардероба явно нуждалась в замене, да и для нижней запас не помешал бы. Я метнулась к старухе, требуя, чтобы она остановила церемонию, но хворост разгорался быстро и огонь успел охватить тела. Тушить его, несмотря на близость реки, было нечем — единственной емкостью был большой сосуд, куда слили кровь из таза, но он явно предназначался для других целей. Старуха лишь почтительно качала головой, указывая на огонь — мол, прерывать ритуал поздно, — однако я столь выразительно встряхивала свои лохмотья, что она наконец поняла, в чем дело, и что-то крикнула.

Трое воинов копьями скатили на землю тело Каайле, лежавшее с краю и потому пока почти не пострадавшее от огня — обгорели только волосы, щека и задравшаяся пола камзола.

Дикари не умели обращаться с костюмом, так что мне пришлось самой раздевать своего несостоявшегося убийцу. Я принялась за дело, стараясь не смотреть на почерневшую половину лица с мутным спекшимся глазом и не обращать внимания на мерзкий запах горелых волос и мяса. В первый же момент я обожгла руку о раскалившиеся железные крючки застежек; но пока я дула на пальцы, металл остыл. Я стащила с мертвеца камзол, рубашку, сапоги, брюки; все это было мне велико, но выбирать не приходилось. Туземцы нетерпеливо дожидались, пока я закончу, — им, видимо, важно было завершить кремацию до темноты — и, едва я подала знак, бросили труп обратно в огонь.

Камзол пострадал сильнее, чем мне показалось в первый момент, да и к тому же не выглядел необходимой одеждой в этом жарком климате. Наверное, из его добротного сукна можно было выкроить что-то полезное, но портниха из меня никакая — я всегда считала себя слишком умной и образованной, чтобы изучать это классическое женское ремесло. Обследовав карманы, я нашла чистый платок и две официального вида бумаги. Это оказались векселя на предъявителя гантруского банка — не самая необходимая на тропическом острове вещь, но меня такая находка весьма порадовала. Если у Каайле и было при себе что-то еще, оно, очевидно, вывалилось раньше. Позднее я нашла под священным деревом несколько монет, выпавших из карманов казненных.