Я уже говорила, что не боюсь высоты. И если в животе у меня все обмерло, то не от страха, а от странного, одновременно мучительного и приятного, ощущения потери собственного веса. Я падала головой вниз с высоты в сотню локтей и видела над головой море, все еще такое далекое, что оно, казалось, почти не приближалось.

Чувствуя, что меня начинает переворачивать, я инстинктивно вытянула крылья вдоль туловища, и море снова оказалось надо мной, падая мне навстречу уже быстрее, а ветер шумел в ушах и немилосердно трепал мои отросшие волосы… И я чувствовала, как этот ветер давит мне на лицо, перехватывает дыхание… и становится все более плотным под моими крыльями.

И тогда я решительно, но не резко расправила их. До воды оставалось локтей тридцать, когда я почувствовала в крыльях силу. Они больше не трепыхались в пустоте, они опирались на воздушный поток, и, выгибая их задний край, я начала менять траекторию своего падения, делая ее все более пологой. Я управляла своим полетом! Правда, море все еще приближалось, и я никак не могла выйти в горизонталь, не говоря уже о том, чтобы снова набрать высоту. До воды осталось каких-нибудь три-четыре локтя, я до боли выгнула заднюю кромку крыльев и попыталась взмахнуть ими… и тут меня вдруг резко перекувырнуло в воздухе, а в следующий миг, не успев ничего понять, я уже врезалась в воду.

Меня словно огрели с размаху тяжелым мокрым мешком. Лишь по тому, каким болезненным оказался удар, я поняла, насколько большой была скорость. Я не потеряла сознание, но на несколько секунд мое тело словно выключилось, и я беспомощно опускалась в глубину, пуская пузыри. Но затем сила вернулась в мышцы, и я заработала всеми шестью конечностями, устремляясь к поверхности, туда, где жидко колыхалось солнце.

За мгновение до того, как вынырнуть, я вдруг различила, помимо шума, производимого моими собственными движениями, еще какой-то звук. Словно кто-то быстро и ритмично стучал камнем о камень. Затем моя голова оказалась над водой, и стук тут же превратился в жужжание, какое мог бы издавать, наверное, самый большой в мире рой насекомых. Пока я бултыхалась на поверхности, жадно заглатывая ртом воздух, жужжание усилилось и вдруг смолкло, и какой-то яркий длинный силуэт скользнул ко мне сбоку. Прежде чем я успела разглядеть очертания лодки, чья-то рука в перчатке крепко ухватила меня за предплечье.

И это не была рука аньйо.

На ней тоже было пять пальцев, но выглядели они куда более уродливо. Вместо нашей совершенной симметрии (три перста, средний самый длинный, и два больших пальца с противоположных сторон ладони) у обладателя этой кисти имелся лишь один большой палец, а перста было четыре, причем все разной длины, а последний, лишний, — вообще какой-то убогий недомерок. Однако, подумала я, при всей некрасивости подобной анатомии она имеет свои плюсы. Эти существа, должно быть, не знают войн, ибо такой рукой практически невозможно держать оружие. Попробуйте-ка удержать меч, имея лишь один большой палец, — да его выбьет у вас любой ребенок!

Еще пара рук ухватила меня и втащила в лодку, сделанную из какого-то гладкого блестящего материала.

— Оу, джаст лук эт зис! Вот э спешимен!

— Калм даун, Джэк, ши'з э сеншиэнт биинг, нот э спешимен!

— Оф коз, оф коз, бат хэв йу эвэ сиин…

Разумеется, я не понимала ни слова и лишь крутила головой.

Пришельцы. Они были рядом, вокруг меня. Ростом с аньйо, облаченные в лишенные всякой видимой застежки мешковатые комбинезоны, наполовину ярко-оранжевые, наполовину синие. И я поняла, что означают странные слова, которые мне доводилось слышать о гостях со звезд прежде. Например, про круглые блестящие головы. Головы у них были вполне обычные, только от самой шеи целиком закрытые круглыми прозрачными шлемами. Я не могла понять, почему они не задыхаются, но, очевидно, мне еще многое предстояло узнать… И они действительно были разноцветные. У одного кожа была почти черной, у другого — коричневой, как у северных дикарей, еще у двоих имела желтоватый оттенок и у одного — тошнотворно-розовый. Черты лица тоже различались довольно заметно, и я подумала — уж не с разных ли планет они сюда прибыли? В первый момент я решила, что меня окружают одни женщины, ибо не увидела ни одного широкого мужского носа, но затем, слыша их голоса, усомнилась. Лишь два из этих голоса походили на женские, остальные были даже ниже, чем у наших мужчин, и показались мне слишком грубыми. Широченные зубы пришельцев мне тоже не понравились — прямо какие-то крепостные зубцы, а не зубы.

Тем временем вновь раздалось жужжание, и лодка, описав на воде полукруг, с ураганной скоростью помчалась к острову, вспарывая воду и оставляя за собой пенящиеся буруны. Я не видела, чтобы кто-то из пришельцев управлял ею — с помощью весла, штурвала или любого иного приспособления; все выглядело так, словно у лодки был свой собственный разум. Расстояние в милю она покрыла за какую-нибудь минуту; не успела я опомниться, как мы уже швартовались у причала, поднимавшегося над водой на странных решетчатых сваях.

Когда смолкло жужжание — я уже поняла, что его издает механизм, обеспечивающий движение лодки, — я различила еще один звук. Это был отдаленный гул, все еще доносившийся с ясного неба. Задрав голову, я увидела огненный след летающей башни, уже едва различимый в зените.

Это что же получается? Звездный корабль улетел, но пришельцы остались?

— Кто-нибудь говорит по-ранайски? — с надеждой спросила я, когда все вылезли на причал.

— Ранайа? — удивленно переспросила одна из женщин, та, у которой была такая некрасивая розовая кожа. — Ты из Ранайи?

— Да. Я прибыла сюда специально ради встречи с вами. — И, чувствуя, как колотится пульс, я задала самый главный вопрос: — Вы крылатые?

— Ты имеешь в виду…

— Вот что я имею в виду! — Я несколько раз взмахнула крыльями.

— Нет, — ответила розовая, глядя на меня, как мне показалось, с жалостью. — В этом смысле нет.

Ну вот и все. Я безвольно уронила крылья, позволив им коснуться прохладного металла — или из чего там был сделан этот причал.

Все было напрасно. Все мое путешествие, все смерти…