«Господи, что же это? — спрашивала она снова и снова.— Что с ним произошло после отпуска? Он так изменился... Ведь не пил никогда, а тут... И этот коньяк, с которым я его накрыла тогда ночью после возвращения...»
Постепенно в ее душе стала нарастать злоба и обида на мужа. Подойдя к нему, она присела на край кровати и горько покачала головой, глядя на опухшее, изменившееся до неузнаваемости лицо Семен Семеныча. Со слезами на глазах она осмотрела его с головы до ног, словно надеясь, что вот сейчас он встанет как ни в чем не бывало, трезвый и любящий, такой, каким она знала его всегда. Но вдруг ее взгляд упал на его туфли, которые покоились на белоснежной простыни. Это было последней каплей. Надя вскочила, подбежала с другой стороны кровати, крепко ухватилась сначала за одну туфлю, затем за другую и рывком стащила их с безвольно упавших обратно на простыню ног. Не давая себе опомниться, Надя потянула за манжеты брюк, но они не поддавались. Тогда отчаявшаяся женщина подсунула руку под живот мужа и расстегнула пояс. После этого брюки сползли с него без особых осложнении. Все еще держа их в руках, Надя развернулась и ринулась к изголовью, собираясь взяться за пиджак. Но ее внезапно отвлек резкий стук об пол чего-то металлического. Она посмотрела вниз и не поверила глазам: на полу валялся выпавший из кармана настоящий пистолет!
Точно так же, как еще совсем недавно его временный обладатель, Надя дрожащей рукой притронулась к пистолету и медленно поднесла его к лицу. Она долго разглядывала его, то и дело бросая лихорадочные взгляды то на мужа, словно ища у того ответа, то на пистолет. Не выпуская оружия из руки, она стала с остервенением трясти брюки над полом, желая высыпать из их карманов все содержимое. То, что она увидела вскоре, потрясло ее еще больше.
Теперь на чисто вымытом паркете валялись несколько запасных обойм, ключи, носовой платок и деньги. Много денег! Целая гора! Если не считать двух нераспечатанных пачек, здесь можно было набрать целое состояние. Присев на корточки, Надя сгребла в две пригоршни все это богатство и долго разглядывала с омерзением и ужасом в глазах смятые трешки, пятерки и десятки.
Догадки, одна страшнее другой, проносились в ее мозгу. Что делать?! Кричать?! Звать на помощь? Но кого? Кто поможет ей, кто поможет Семен Семенычу, глубоко увязшему в пучине порока и, наверное, разврата?! Да, Лидия Петровна была недалека от истины! Наверное, она действительно что-то знает! Наверное, у него есть женщина. Негодяй!
Дойдя до крайнего неистовства, тихая и покорная Надя, отбросив обратно на пол все, что держала в руках, кинулась к изголовью кровати, подхватила снизу двумя руками безжизненное тело и рывком перевернула его на спину. Она что-то кричала, изо всех сил била его ладонями по щекам, тормошила, щипала за нос. Никакой реакции.
Наконец, она решила помочь себе весьма неожиданным образом. Схватив стоявший на прикроватной тумбочке большой круглый будильник, Надя торопливо завела его ключом и, покрутив стрелку звонка, поднесла его к самому уху мужа. Будильник пронзительно зазвенел. Она держала его так до тех пор, пока Семен Семеныч не начал подавать признаки жизни. С трудом приоткрыв глаза, он медленно приподнялся на кровати и сел, продолжая пошатываться.
Чтобы не упустить момент, она снова подобрала с пола деньги и пистолет и поднесла их к лицу Семен Семеныча:
— Это твое?
Она надеялась еще, что он отрицательно замотает головой. Сейчас этого было бы достаточно, чтобы оставить его в покое хотя бы до утра. Он ответил, едва заметно кивнув:
— Мое...
— Откуда?
— Оттуда,— с трудом выдавил из себя Семен Семеныч и снова повалился на подушку.
— Оттуда? — переспросила Надя. Но муж больше не отвечал.
Вдруг ее пронзила догадка, которая сразу же перешла в уверенность: «Завербовали! Но как он мог? У него же дети! И я! У него работа! Чего ему не хватало? Ах, он такой доверчивый, с ним можно сделать все, что угодно...»
Мысли набегали друг на друга, потом разбегались, образовывая какие-то безумные хороводы. Все это время Надя неотрывно смотрела на мужа. Внезапно ее взгляд упал на его забинтованную руку. Догадка, самая страшная, молнией пронеслась в ее голове. Надя всплеснула руками. От ужаса ее и без того огромные глаза округлились, в них тотчас же выступили слезы. Приложив дрожащую руку ко рту, она воскликнула:
— Боже, рука! Его пытали! Как же это я раньше не догадалась? Боже мой, что же делать? Как ему помочь? Как спасти? Куда бежать?!
— А нам все равно, а нам все равно,— пропел вдруг во сне Семен Семеныч и снова смолк.
Подождав еще несколько секунд в надежде, что он все-таки очнется, Надя обхватила голову руками и в отчаяньи зашаталась из стороны в сторону:
— Дети! Что с ними будет? Какой позор!
Рыдания душили ее, плечи сотрясались, сердце пронизывала острая боль, и оно трепыхалось в груди, словно маленькая птичка, загнанная в клетку.
Прошел час. Семен Семеныч, все еще лежа на спине, вдруг громко и протяжно захрапел. Это, наверное, мешало ему спать, но не в силах повернуться на бок, он выводил все новые звучные рулады и время от времени причмокивал губами, сглатывая слюну.
Надя все сидела возле него на согнутых коленях, словно изваянная из мрамора, в своем белом платье, с растрепанными светлыми кудряшками на голове, с бледным лицом. Она больше не плакала. Сумбурные мысли постепенно улеглись, уступив место тихой безысходной грусти.
Заметив, что комната постепенно заполнилась каким-то новым светом, Надя оглянулась на балконную дверь и увидела, что уже занимается рассвет.
Поняв всю бессмысленность, нелепость и беспросветность дальнейшей жизни, свое полное бессилие в разрешении поставленных ею проблем, Надя, впрочем, как и любая другая женщина, попавшая в подобную ситуацию, если, конечно, она настоящая женщина, приняла конкретное решение:
— Так... есть только один выход... Я лишу себя жизни... Пусть тогда попрыгает, пусть поплачет на моей могиле. Может, хоть это поможет ему прозреть и вспомнить о детях, забыть о красивой жизни, на которую он польстился...
Надя осторожно повернула голову и посмотрела на пистолет.
В этот момент за окном неожиданно сверкнула молния, хотя ничто перед этим не предвещало дождя, и сразу же по небу покатился зловещий грохот...
* * *
С превеликим трудом оторвав налитую свинцом голову от подушки, привстав на локте, Кеша дрожащей рукой откупорил принесенную Лёликом бутылку шампанского. Поднеся ее ко рту, он коротко дунул на светлую дымящуюся струйку, выползавшую из горлышка, и, дробно постукивая зубами о стекло, попытался сделать глоток. Поперхнувшись ударившими в нос пузырьками, он конвульсивно задергался на кровати. Придя в себя, он сделал новую попытку отпить глоток живительной влаги, но сидевший рядом и нетерпеливо следивший за ним Лёлик грубо отобрал у него бутылку:
— Хватит!
Кеша рванулся вперед, пытаясь догнать рукой уплывавшую в расфокусе бутылку, но сразу же откинулся навзничь под напором сильной руки Лёлика.
— Дай! — жалобно прохныкал он.
— Хватит! — повторил Лёлик.— Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты.
Однако на этот раз Лёлик не заржал, как это бывало обычно, над своей шуткой. Он хотел было поставить бутылку на тумбочку, стояшую недалеко от кровати, но передумал и, легонько взболтнув содержимое, приложился к бутылке и высоко запрокинул ее над головой.
Кеша, не в силах сопротивляться такой несправедливости, тихо постанывал.
— Мя-я-у! — вторил ему Султан, который, увидав бутылку, почему-то вдруг сильно занервничал.
Допив содержимое бутылки, Лёлик, чтоб не пропадало, вытряхнул последние капли к себе на ладонь и отер ею мясистый затылок. Отправив, наконец, бутылку туда, куда и собирался, он тыльной стороной ладони отер подбородок и, решительно махнув рукой в сторону Кеши, сказал:
— Поехали к шефу!
Кеша трагически закатил глаза. Его зрачки непослушно вращались, то разбегаясь в разные стороны, то сходясь на переносице. Потеребив пальцами элегантный шелковый галстук, болтающийся на шее еще со вчерашнего вечера, он покачал головой:
