- Лероя ты заберешь к себе? - чувствуя себя актером на подмостках, играющим странную пьесу абсурда, спрашиваю я.

- Не тревожься, муж, - коротко и любезно отрезает Кинти, - я позабочусь о его безопасности.

"Раз уж ты не смог", - читаю я в недосказанном.

- К нему не посмеет приблизиться никто, - заканчивает она.

- Переезд ему не повредит? - интересуюсь я. - К чему такая спешка?

- Я ценю твое доверие к лорду Табору, но он не из нашего клана, - поясняет Кинти аккуратно. - И буду меньше бояться происходящего, когда мой сын окажется в моем же доме. Разве в этом есть что-то странное?

"Ну да", безмолвно говорит ее вопросительный взгляд, "прежде ты нашел бы это самым естественным поступком. А теперь что случилось?"

И ответить нечего, Кинти во всем права. Она сейчас защищает своих детей, как я защищаю то, что значит больше всех наследников разом: семью как целость.

- Я боюсь, что поездка может ему повредить, - объясняю я свое недоумение. - Рана может открыться, да и сам переезд может оказаться для Лероя испытанием. Разве у Табора недостаточно хорошая клиника, или он недоволен затянувшимся присутствием в ней нашего сына?

- Ты можешь сам спросить врачей, если считаешь, что я неправа и слишком тороплюсь, - следует сухой укор. - Состояние Лери вполне позволит переложить его на плавающие носилки, а дальше он будет путешествовать надежнее, чем в колыбели. А чужой дом - всегда чужой дом.

В ее голосе столько искусственного спокойствия, что делается страшно: вот-вот треснет белая плоскость льда, рванется освобожденный поток. Я не могу понять лишь одного: есть ли еще шанс восстановить утраченное, или жена никогда не сможет мне простить того ужаса, который испытывает всякая женщина, едва не потерявшая ребенка... и того, что я вырываю из ее рук возможность отомстить.

- Шинджи и Кано...? - интересуюсь для проформы.

- Они будут со мной. - чуть нахмурив брови, отвечает Кинти. - Иллуми, как я могу оставлять детей в доме, где полно полиции и где живет человек, который, возможно, чуть не убил их брата?

- Да, да, - соглашаюсь я, устав от этого разговора. В нем каждая интонация лжива насквозь. - Я помню твою позицию, не стоит затевать этот спор заново. Ты свяжешься со мной, когда приедешь, чтобы я знал, что вы доехали благополучно, и возьмешь с собой надежного водителя и охрану, я распоряжусь.

В этой области влияния я не намерен спрашивать ее мнения, и Кинти о том прекрасно знает.

- Иллуми, - она делает шаг вперед, и нежный голос чуть теплеет, - я не оставляю тебя. Я хочу лишь обезопасить нас от него. Я боюсь, что и для тебя самого барраярец опасен, но тут я ничего не могу поделать...

Отчего ее слова кажутся мне такой отчаянной фальшью? Я смотрю в прелестное лицо и не верю, глупо и необоснованно. Что это, шутки страсти, следствие обиды или временное помрачение ума?

- Не нужно, дражайшая, - отступив на шаг, прошу я. - Все уже сказано, остались только дела.

- Нам уже случалось расставаться не на одну неделю, - бледно улыбается она. - Не делай из происходящего трагедии.

На это мне нечего ответить, и я искренне благодарен судьбе за то, что дети, топоча, ссыпаются с лестницы. Просидели все утро под присмотром нянек, терзаясь скукой. Обнимаю обоих. Я могу не видеть их сутками, даже неделями, но когда их нет - дом становится пустым, и некому прислать в подарок замечательные свистящие леденцы, от которых оглохнут домашние, и некому пожелать спокойной ночи, слыша в ответ мерное сопение...

- Ты навестишь нас? - спрашивает Кинти именно тогда, когда младшие уже рядом.

- Я постараюсь, - отвечаю, стараясь сохранить непроницаемый тон. - Если позволят дела - обязательно. Парни, ведите себя как подобает, и не вздумайте решить, что вы хозяева в доме миледи.

Две гладко заплетенные головы кивают. Надеюсь, расставание все-таки не будет слишком долгим.

- Держи меня в курсе дела, - просит Кинти, - будет обидно узнавать новости из чужих рук.

- Я непременно сообщу тебе хорошие новости, как только они появятся, - обещаю я. - Ровной вам дороги.

- Спасибо, - она обнимает меня, слегка прикасаясь гладкой надушенной щекой. Мне приходится это стерпеть. У Кинти безупречный вкус, но эти духи слишком сладки, словно сахарный сироп.

Вещи погружены, надежный эскорт, сопровождающий машину Кинти, исчезает за резными воротами сада. В моем доме редко бывает шумно, но сейчас он все-таки чересчур пуст.

***

С отъездом Кинти в права вступает поздняя, дождливая осень. Мы не выходим из дома, будь моя воля - не выходили бы и из спальни, и дело не только в радостях плоти, и даже не столько в них...

Мы впервые за долгое время остались совсем наедине, без золотом шитых развлечений столичного города, без друзей и приятелей. Три дня опадающей осени за окном, негромких разговоров обо всем за чашкой кофе - и я вынужден признаться: тот жгучий интерес, что владеет мною, не стал слабее.

Больше того. Я, действительно, увлечен Эриком сильней, чем кем бы то ни было ранее... и сильней, чем стоило бы позволять себе разумному человеку.

И, что веселит меня больше всего - мне безразлично, кто и что скажет, и даже что скажу я сам. Барраярец - мой, и моим останется, dixi.

На четвертый день на мой стол ложится расписанная райскими птицами и витыми символами Империи карточка. Дань древним временам: когда-то на Старой Земле такие были в ходу почти повсеместно, сейчас же остались у нас для торжественных случаев.

Все эти дни Кинти не желала со мной говорить, и это было досадно, но не более того. О делах жены и детей я узнавал от Эрни, регулярно беседуя с ним о состоянии моего сына. Я и сейчас не стал бы настаивать на разговоре, но случай не предполагает отказа. Протокол официального приема у сатрап-губернатора по случаю отправки на Эту Кита ежегодного Списка не включает в себя возможности остаться дома или появиться без супруги.

Разумеется, Кинти не ошибается с тональностью ответа. Если я сам ищу разговора, то дело не просто в желании поболтать о наших отношениях. Голос ее ровен, лицо не выражает недовольства, улыбка приветливо вежлива.

- Благополучен ли ты, супруг? - произносит она, склонив голову и не допуская в тон ни капли излишней холодности. На молчаливую попытку примирения это не похоже; просто леди держит лицо.

- Вполне, - отзываюсь я, благодарный жене за выдержку. - Как себя чувствует Лери?

- Наш сын крепок и он должен поправиться, - следует спокойный ответ. - Ты разве сам не интересовался у врача?

- Сегодня я с Эрни не говорил, - отвечаю я. - Если ты не должна находиться у его постели безотлучно, это хорошо. Нам придется съездить на прием.

Между тонко вычерченных бровей ложится тонкая же морщинка. Отчего-то Кинти все больше напоминает мне фарфоровую куклу, что за странные изъяны восприятия.

- Ты полагаешь, сейчас подходящее время для развлечений?

Вопрос, безусловно, риторичен. Я молча подношу к экрану пригласительную карточку и даю супруге возможность ознакомиться с содержанием бледно-золотого, ажурного листка.

- Я полагаю, будет скандально и оскорбительно не появиться на этом вечере, - сообщаю и без того известное.

Кинти кивает.

- Долг больше, чем развлечение. Ну конечно. Прости, за случившимся я забыла, что подходит эта дата. В прежнее время, - чуть улыбнувшись печально, укоряет она, - мы бы оба ждали ее с нетерпением.

- Сейчас все иначе, - соглашаюсь я. - Нам следует продемонстрировать семейное единство и непоколебимое спокойствие.

- Вряд ли можно говорить о нерушимом семейном единстве, - чуть морщится Кинти, - когда ты открыто уехал вместе со своим любовником. Впрочем, увлечения проходят, семья остается.