- Это я... виноват? - вспыхивает Лери. - Если бы я умер, ты был бы доволен, да?

Он кусает губы, несчастный, измученный, злой и беспомощный. Может быть, мне не стоило приезжать вообще; или, по крайней мере, не затевать этого разговора, чем дальше, тем больше идущего вразнос.

- Лери! - не удержав голос, восклицаю я. - Мальчик, что я сделал, чтобы заслужить такое недоверие?

- Это ты мне не веришь, - тихо и зло парирует он. - Ты меня бросил ради... своего любовника, а теперь еще его выгораживаешь. Лучше бы я правда тут умер.

Это истерика. Истерика и боль в нем говорят, не он сам; но, как бы я себя ни убеждал, незаслуженная обида ранит, а частично заслуженная - ранит вдвойне.

- Лери! - прошу я, надеясь купировать приступ глупого горя, на которое способны только молодые. - Ты мой сын, я люблю тебя и не желаю тебе зла. Можешь не верить, но это так. Я не могу понять, почему из всех возможных проявлений отцовской любви ты выбрал смертный приговор невиновному и беспомощному человеку. Чем тебе так досадил Эрик, что ты готов его обвинить на основании столь скудных воспоминаний?

- Я видел, - коротко возражает Лерой. - И заплатил за это.

Он откидывается на подушку и добавляет почти полушепотом, четко выговаривая слова:

- Считаешь, он чист? Пусть будет дознание. Невиновный оправдается. А убийца, - он сглатывает, - получит по заслугам.

Усмешка на моих губах горчит, как хина.

- Дознание закончится через пять минут после того, как ты назовешь имя Эрика. Он получит приговор, которого ты так жаждешь. А у тебя не станет отца, потому что я откажусь от высокой чести быть отцом негодяя, в которого ты превратишься.

- Папа... Ты... откажешься от меня?! - спрашивает Лерой так изумленно, что за этим изумлением даже не видно предельного страха. - Из-за этого... существа?

У него уже всерьез начинают дрожать губы, и, как ни гнусно - я рад. Может быть, страх сделает то, чего не могут сделать уговоры.

Стоило бы выдержать паузу, но я не могу. Обнимаю, рывком, придерживая себя в последний момент, чтобы не сдвинуть сына с места и не причинить боли.

- Лери, - тихо говорю ему на ухо. - Не из-за него. Если ты сделаешь этот шаг, то не сможешь потом свернуть с пути бесчестья. Это не то, что я хочу для своего ребенка. И не то, что допущу для своего наследника. Пожалуйста...

Лицо Лероя твердеет: он принял решение.

- Я поступлю так, как ты сам меня учил, - говорит он. - Когда говорил о том, что интересы семьи превыше всех прочих. Может, тогда и к тебе вернется ясный рассудок.

Все сказано, поправить ничего нельзя.

- Благодарю тебя за добрые слова, - киваю. - Теперь тебе стоит отдохнуть, не так ли?

Честно говоря, я тоже нуждаюсь в передышке перед тем, как сын, искренне желая мне добра, заново совершит уже совершенный выбор.

Лери отворачивает лицо к стене.

- Я устал, - глухо сообщает он. - Прикажи, чтобы ко мне никого, кроме врачей, не пускали.

Молча выхожу, закрыв за собой дверь. Боги, смилуйтесь. Во что он превращается, как ненависть выцарапывает у него внутри все больше и больше места для себя...

Как бы понять, какая муха его укусила, и как на это можно повлиять? Кинти лучше понимает сына, они всегда были близки, куда ближе, чем со мною.

Жена обнаруживается в одной из близлежащих гостевых комнат: в постели, бледная от пережитого и бессонной ночи, она выглядит такой измученной, что и не поймешь сперва, кто здесь опасно болен, а кто всего лишь извелся за раненого.

- С Лероем все в порядке? - немедленно спрашивает она, пропустив приветствия. Это пренебрежение к положенному началу разговора симптоматично само по себе.

- Насколько возможно, - отвечаю я. - Жизни его, к счастью, больше ничто не угрожает, и здесь он в относительной безопасности. Хотя я и предпочел бы, чтобы за ним присматривал Эрни, а когда мальчик сможет передвигаться, я бы вам очень советовал уехать на время за город...

Кинти согласно кивает.

- ... а вот тебе я бы категорически советовал потерпеть присутствие телохранителя прямо сейчас, - договариваю я.

- Совет полезен не только для меня, но ты, как всегда, бравируешь своей неуязвимостью, - улыбается Кинти грустно. - Опять приехал один?

Да что со мной может случиться? Впрочем, этого я ей не скажу. Пережитый ужас заставляет супругу бояться за любого из членов семьи.

- Я в безопасности, - отвечаю. - Вся эта история и была задумана в расчете на мою реакцию, так что не думаю, что автор затеи начнет охотиться за мною. А вот вам следует поберечься.

Кинти бросает на меня острый взгляд из-под ресниц.

- Откуда такая уверенность, супруг?

- У меня было время подумать, - отвечаю я. - Полночи и сегодняшнее утро. Я не знаю, в чем цель этого представления, но в том, что оно было задумано заранее и разыграно, как по нотам, у меня сомнений нет.

- Мне кажется, ты сейчас ищешь великий заговор там, где есть только один злодей, - кривится леди, позабыв на мгновение о прелести своего лица. А я теряю свое вместе с самоконтролем.

- Разумеется, - сухо сообщаю. - Дикий барраярец с ножом в руках, не нашедший ничего умнее, как попытаться прирезать сына своего любовника в доме, полном гостей, через пять минут после глупой ссоры. Не слишком ли много драматизма, не лучшего при том пошиба?

- Я бы назвала это в первую очередь дурным вкусом, или лишь потом - чудовищной подлой неблагодарностью, - невесело иронизирует Кинти. - Но у варвара и представления о драматизме... варварские.

Сколько раз еще я услышу эту глупость? Словно Эрик - злобный зверь, лишенный не только чести, но и инстинкта самосохранения.

- Это не мог быть Эрик, - решительно сообщаю я. - За все то время, что он прожил в нашей семье, он ни разу не давал повода считать себя дураком или подлецом.

От изумления Кинти привстает на постели.

- Ты говоришь о человеке, чуть не убившим твоего сына, - напоминает она. - Приписываешь этой коллекции диких генов ум и честь и на этом основании его выгораживаешь?

- Кинти, - повысив голос, повторяю, - он этого не делал. И если ты дашь себе труд задуматься, на минуту отвлекшись от бури вполне понятных эмоций, то сама это поймешь.

- Уж я не стану искать ему оправданий, - зло бросает Кинти. - К счастью, мне не придется с ним встречаться лицом к лицу, а то я за себя бы не поручилась.

Она сверкает глазами, яростная и опасная. Неужели отвращение к чужаку заставило мою утонченную супругу выпустить на волю примитивный инстинкт, который на варварских планетах зовут материнским чувством? Подумав это, мне приходится тут же устыдиться. Леди моего дома - не самка дикого хищника.

- Меня не убеждают слова о его барраярской чести и варварской кротости! - шипит она, - и его соотечественники никогда не давали себе труд озаботиться правилами войны, если уж на то пошло. Пока он не оправдан, я предпочту, чтобы потенциальный убийца находился подальше от моей семьи. И хорошо запертый.

- Наоборот, - глядя в зеленые от злости глаза, говорю я. - Пока вина Эрика не будет доказана определенно и несомненно, он остается под моей защитой.

Кинти нашаривает ногой узкие бальные туфли, обувается, встает, подходит к зеркалу поправить прическу. Потом оборачивается, чуть кривит уголок рта.

- Он под твоей защитой. А мы?

Такого я не ожидал.

- Кинти, я о чем и о ком сейчас беспокоюсь, черт подери?! - вспыхнув, почти кричу я. - Не смей говорить, что только о его жизни и свободе. Я боюсь за всех вас!