Однако комната наполнена не только свидетельствами прошлых побед, но и вполне безликим новеньким оружием. Если в нем есть символизм, он не для моего ума. А вот набор метательных ножей в перевязи, со спиралевидным цетским узором на рукояти и таким же - на ободе мишени у двери, мне вполне по мыслям и по руке. Отвлечься, что ли? Повинуясь внезапному, хулиганскому порыву, снимаю набор с крюка и один за другим отправляю ножи в полет. Успокаивающее чмоканье стали, уходящей в плотную доску мишени... развлечение на отдыхе, старая привычка. Если я и не фехтую, как этот проклятый Пелл, то кое-что до сих пор умею неплохо.

Я заканчиваю упражнение лишь после того, как хорошее настроение возвращается в полной мере. Цетаганда в ее парадном варианте меня не съела и даже не сумела вывести из себя. И точка. На выходе из оружейной принимаю очередной бокал у склонившегося в поклоне слуги - эти "флоксы в зелени" рассыпаны по всему дому в обилии, едва ли не сравнимом с числом гостей, - и отправляюсь фланировать дальше.

***

Якобы случайную встречу с Иллуми в этой толчее я решаю считать за добрый знак. Хм, казалось бы, ведь не скучаю и вообще развлекаюсь здесь. А услышал его голос - и потеплело как-то.

Он тоже улыбается, интересуясь: - Как впечатления?

Приходится как похвалить прием, так и признаться, что я сумел и здесь найти неприятности на свою голову: - Я тут немного сцепился с вашей молодежью. Гем-офицеры. Нет, не всерьез, - успокаиваю я Иллуми. - Мы ритуально показали друг другу зубы - и разошлись невредимые. Потом даже помирились, насколько это вообще возможно: я им помог.

- Чем же? - любопытствует Иллуми, чуть успокоившись.

- Разрешил спор насчет одного клинка, - усмехаюсь. - Барраярского. Один из этих чудиков на полном серьезе утверждал, что оружие бывает декоративным. Но вариант попался действительно редкий, надо отдать должное.

- Даже так, - задумчиво констатирует он. - Хотя все равно возникает желание приставить к тебе охрану.

- Да ладно. На этой выставке я считаюсь любопытным экспонатом лишь временно. Как только они с разочарованием убедятся. что у меня нет когтей и клыков, я снова примусь скучать в полнейшем одиночестве.

- И не надейся, - голос теплеет самую малость, так что посторонний этого бы и не услышал. - Пойдем, развею твою скуку. Выйдем на воздух? Хочу пусть на четверть часа, но забыть, что я - Милорд Иллуми Эйри. Надоело.

Смеюсь. - Четверти часа нам вполне хватит, чтобы продрогнуть и уступить место уединения другим парочкам.

Снаружи оказывается достаточно свежо, зато красиво необычайно; одиночество, тишина, темный лабиринт кустарника, неяркий рассеянный свет дорожек, и над самой головой звезды - низкие, яркие.

- Если бы я подбирал эпитеты к этому местечку, - признаюсь тихонько, - то назвал бы его чудесным. Что-то есть в нем от детской сказки о волшебных замках за изгородью шиповника.

- И романтичным, - подтверждает Иллуми, склоняясь ко мне для короткого поцелуя. Губы холодные, а язык горячий.

На одну минуту можно отпустить себя... А потом - просто молча постоять, вдыхая свежий, горьковатый запах опадающих листьев с ноткой морозца, пока Иллуми обнимает меня сзади за плечи.

- Мой сад гораздо проще, у меня на изысканный декор не хватает фантазии, - произносит он задумчиво. - Вот почему, кстати, я почти не устраиваю приемов.

- Почти? - спрашиваю с опаской человека, не настроенного на светские развлечения в собственных стенах.

- Разве что в дни рождения, - успокаивает он. - Твой когда?

- Предупреждаешь, чтобы я успел сбежать? - хмыкаю. - Почти в самую Середину лета. Не скоро, короче. Прошлый я пропустил, не самым приятным образом.

- Следующий будет лучше, - дыхание согревает мне затылок. - Рассматривай это как официальное заявление.

Контраст с жарким шумом внутри дома и холодной нежностью снаружи почти сокрушителен. Никогда не считал себя сентиментальным или склонным с трепетом любоваться лунными пейзажами, но сейчас я чувствую себя беспредметно счастливым и, быть может, даже согласен признаться в этом вслух.

Увы, не успеваю. Скрип шагов по каменной дорожке совсем рядом, голоса - мужской и женский. Иллуми замирает. К его чести, он не отшатывается и не делает резких движений; просто разжимает руки, давая мне возможность отойти чуть в сторону.

Черт побери, мы - не пара подростков, которых родители застали за грешными делом на кушетке в гостиной!

Скорее наоборот.

Лерой обводит картину совершенно неверящим взглядом, так, словно у него в голове не укладывается происходящее; его юная дама смотрит на кавалера с вопросительным интересом.

Очарование ночного парка привлекает влюбленных, как мед - насекомых. Однако вот эта встреча определенно неудачная.

Отец стоит молча, явно предоставляя сыну возможность пройти мимо, "не заметив" неожиданного общества, но намек не срабатывает.

- Мы проявляем поразительное единодушие в попытках отдохнуть от шума, - произносит Иллуми, наконец. - Вы не озябнете? Здесь достаточно холодно.

Мальчик зримо вспыхивает, и грим не способен этого скрыть.

- Прошу прощения, что нарушил ваше уединение, - буркает, с очевидным трудом удержав на языке более резкие выражения, и окидывает нас двоих выразительным гневным взглядом. - Идем, Арвин.

Юные цеты удаляются к выходу, сквозь редкий кустарник отчетливо слышен девичий голос: "... подожду в зале...", и буквально спустя минуту уже совершенно красный и зло сощурившийся Лерой возникает перед нами снова.

- Как ты мог, отец? Прогнал нас, чтобы без помех любезничать... с этим?

На "этого" в моем лице он даже не смотрит - словно взгляд на столь низменную персону способен его самого запачкать.

И зло добавляет:

- Я-то думал, ты соблюдешь приличия хотя бы на приеме. Но нет, ты показываешь всем и каждому, зачем держишь это создание в нашем доме...

Ух, какие мы сердитые! Интересно, малыш не знает слов покрепче, чем "это создание" или просто блюдет вежливость перед лицом Старшего, пусть даже и осмеливается отчитать собственного отца за неподобающую компанию?

- Сын, - произносит Иллуми негромко, но словно хлыстом щелкнули. - Будь любезен прийти в себя, немедленно.

- Я в себе, - поправляет Лерой твердо. - Я оскорблен, но даже горе и гнев не лишают меня самообладания.

Изящная фраза звучит так, словно он вычитал ее из романа. Что, возможно, соответствует действительности.

- Ты ведешь себя неразумно и невежливо, - спокойно сообщает Иллуми, который если и покраснел от смущения либо побледнел от ярости, то грим позволяет это надежно скрыть. - Я разочарован.

- Прошу позволения удалиться. - Мальчик упрямо склоняет голову.

- Иди, - холодно разрешает отец сыну. - Я хочу поговорить с тобой, но дома.

- Я всегда в твоем распоряжении, - тихо и чуть ядовито отвечает, - когда у тебя только найдется время, отец.

Коротко кивнув, он уходит, не оборачиваясь; спина неестественно прямая, шаги широкие, край накидки полощется на осеннем ветру, и над головой крупными буквами написано слово "решимость".

Иллуми молчит, потом выдыхает только: - Дети... - словно это все объясняет.

Да, дети. Что здесь, что у нас дома - максималисты, склонные рассматривать все в черно-белом цвете. Я, вероятно, занимаю черную половину картины мира юного Лероя Эйри. Или на Цетаганде траур как раз белый?

А мне следовало подумать заранее и ожидать подобной реакции. Не он первый не принимает меня в этом мире, но у подростков все обострено до крайностей.

- Прости, - с тяжелым сердцем произношу, делая еще шаг назад.