- Прошу простить мое невежество, но разве флаера не оборудованы щитом, гасящим излучение? - интересуюсь я. Даже штатские знают о наличии подобных устройств.

- Экранирующие устройства забирают много мощности, - объясняет Торем, не удивившись, - и, несмотря на формальный запрет, пилоты легких машин зачастую их отключают при необходимости лететь быстро. Неясно, что опаснее на этой дикой планете: стать медленной мишенью, видимой для живого наблюдателя, или стремительной, но засекаемой автоматическими устройствами.

- Этот пилот отключил щит сознательно? - интересуюсь я.

- Сознательно, с ведома и по приказу полковника, - отвечает Торем. - Пилота допросили, и трибунал счел его проступок не заслуживающим большего наказания, чем понижение в звании. У меня есть запись этого допроса...

- Я предпочту резюме в вашем изложении, - признаюсь. - Подозреваю, он долог и дотошен.

Капитан подтверждающе кивает. - Машина находилась в персональном ведении пилота, и заключенные не имели право подходить к ангару на расстояние менее ста метров. Среди обломков флаера не найдено посторонних устройств, в которых можно было бы заподозрить маяк наведения. Пусков ракет в районе катастрофы в предыдущие дни отмечено не было. Маршрут прокладывал сам пилот, по его словам, выполняя распоряжение полковника "поскорее" и "срезать путь". Типичный несчастный случай.

- Это верно, мой брат предпочитал добираться до целей кратчайшими путями, - замечаю я.

- Знал ли об этом обыкновении его денщик-барраярец, мы сказать не можем, - пунктуально добавляет контрразведчик. - В конце концов, он жил в комнатах полковника и мог следить за его привычками.

- Денщик? Форберг жил рядом с моим братом в одном доме? - безуспешно стараясь скрыть изумление, уточняю я. День за днем они соприкасались рукавами - да, это меняет дело. Хисока обожал быть в центре внимания. Я и предположить не мог, что его устроит слуга-варвар с изломанной спиной.

- Два месяца вплоть до гибели полковника Эйри, - отзывается капитан.

- Я думал, моему брату прислуживали слуги-цеты, - объясняю свое удивление, получая в ответ короткую нравоучительную лекцию о тяготах войны. А был бы у Хисоки личный слуга, как того требует этикет, - может, и не случилось бы всей этой истории.

- А как решалось, кто из барраярцев будет прислуживать в доме? - осененный внезапной идеей, интересуюсь.

- Досье Форберга, - совершенно будничным тоном отвечает Торем, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы выразить свое нетерпение вслух, - свидетельствует, что выбор денщика был личным делом полковника Эйри. Вообще занятный документ, это досье.

Мог бы и не упоминать - я без того на взводе, как пойнтер, учуявший дичь.

- Он долго воевал, - излагает Торем, - округляя грубо, около десяти лет, обычное дело для их дикой касты. Поступил в лагерь примерно полгода назад, зарегистрирован как участник вооруженных формирований, - продолжает капитан, пролистывая на комме страницы. Полного доступа к досье он мне не дает. Не положено, видимо. - Назвал личный номер... осколочное ранение... ну, это вы и сами знаете.

- То есть он не кадровый военный? - изумившись, уточняю я. Держится Форберг… вполне по-офицерски, следует это признать. - Партизан и повстанец?

- На Барраяре эти понятия трудноразличимы, - разъясняет мое недоумение Торем. - Например, генерал, получивший от их императора - представляете, глава этих варваров тоже называет себя императором! - полномочия главнокомандующего, большую часть времени воевал с нами именно из лесов и пещер...

- И этот дикий повстанец снимал с моего брата сапоги? - невольно улыбаюсь.

- Скорее всего, - кивает Торем. - Сапоги, уборка в доме, бегать по мелким поручениям... нет, последнее вряд ли, с его дефектом. Интересно. Написано, что на Форберга было наложено серьезное дисциплинарное взыскание непосредственно перед тем, как его перевели в денщики.

Да, я вообще с трудом представляю себе способ заставить его подчиняться приказам, кроме угрозы неминуемого наказания.

- Есть еще один нюанс, лорд Эйри, - под завершение беседы замечает Торем. Что-то в его тоне настораживает слух. - Этот барраярец не был первым, кого полковник брал к себе в качестве денщика.

- А которым по счету? - уточняю я, с трудом укладывая в голове услышанное. Шокирующая новость. Но, возможно, на войне нет ничего ненормального в подобных действиях?

- Пятым или шестым, - вежливо чуть улыбается Торем. - Предыдущие экземпляры были несколько моложе, держались у него до полугода, после чего... погодите, посмотрю. Да, двоим было оформлено освобождение, еще троим... нет, четверым перевод в другое место заключения.

На сей раз я надолго лишаюсь дара речи. Не то, пожалуй, наговорил бы лишнего. Спасибо генотипу и должному воспитанию за умение контролировать мимику. Но все же: правильно ли я понял смысл этой полуулыбки? Или мои мысли грязны?

- Я не делаю предположений, - правильно понимает мое молчание Торем, подтверждая невысказанные подозрения. - Скажу лишь, что караульная служба - вещь скучная.

Все складывается как нельзя хуже: Хисока действительно был падок на то, чтобы развеять скуку любыми путями. И если здесь он не позволял себе выдаваться за пределы общепринятых развлечений, то это, очевидно, следствие богатого выбора, только и всего.

- В этом барраярце было нечто особенное? - цепляюсь я за соломинку. В конце концов, супружества добился только этот экземпляр...

- Разве что возраст, - пожимает плечами Торем. - Но отнюдь не в его пользу. Около тридцати, по их меркам уже далеко не юный.

Попытки соотнести "тридцать лет" и "не юный" завершаются предсказуемым провалом; впрочем, дикие гены живут короткой жизнью. Но не настолько короткой, чтобы эта конкретная проблема в скором времени перестала обременять дом.

- ... но он офицер и тамошний дворянин, - размышляет вслух центурий-капитан, - быть может, это имело для полковника какое-то значение?

Для моего брата? Смешно. Барраярская "аристократия" ничем не отличается от низших классов, ведь дикие генотипы по сути своей одинаковы. И все же часть дикарей считает себя достойной большей власти. Впрочем, даже им может быть не чуждо желание не смешивать свою кровь с простонародьем.

- Я считал, что его прибытие на Цетаганду утверждено и одобрено вашим же ведомством в неизвестных мне целях. - признаюсь я, наконец, - И что смерть брата нужна для того, чтобы этот брак не мог быть расторгнут.

Капитан едва не давится чаем.

- Боги, ну у вас и фантазия! - говорит он, прокашлявшись. - Как вы могли решить, что кому-то пришло бы в голову пожертвовать сыном клана Эйри ради варвара-барраярца?

- Если барраярец ценен империи, - пожав плечами, говорю, уже не веря своим же словам. - Вы абсолютно уверены? Может, ваша правая рука не ведает о действиях левой?

- До сих пор, - контрразведчик на мгновение явно теряет терпение, - моего допуска хватало, чтобы быть посвященным в дела важнее, чем судьба какого-то распутного дикаря!... - Хмыкнув. - Простите за откровенность.

- И это все? - интересуюсь почти безнадежно.

- Из досье - все существенное вы слышали, - кивает центурий-капитан, - но я, кажется, нашел одного из солдат, служивших под началом полковника. Если захотите, вы сможете его расспросить, хотя многих открытий я вам не обещаю.

С этим обещанием, слишком слабым, чтобы меня утешить, он покидает дом.

Как мне понять происходящее? Однажды барраярец сказал мне, что польстился на нестоящую внимания вещь. Что он имел в виду? Он выглядит фанатиком, но не маньяком. Чем объяснить присущие ему приступы ненависти - шоком и посттравматическим синдромом или же врожденным антагонизмом разуму? Разве что обещанный центурий-капитаном свидетель поможет мне разобраться, что за существо сейчас мечется, пожираемое лихорадкой, в дальнем крыле фамильного особняка. И когда барраярца перевозят, мне кажется, даже в доме стало более просторно… или пусто. Надо полагать, человеку не свойственно быстро отвыкать от дурного, равно как и от хорошего?