Быстрые переговоры над моей головой заканчиваются тем, что меня снова поднимают, но на этот раз устраивают полулежа в кресле. Голове это мало помогает - кружится она по-прежнему.

- И вообще, - запоздало меня осеняет, - дайте мне ему позвонить. Опечатанный комм в вашем сейфе…

- Пока вы станете развлекаться разговорами по комму, мы что, будем ждать, не соизволите ли вы вдруг отдать концы, Форберг? - скептически интересуется следователь. - Вот приведем вас в порядок, и звоните кому угодно. Хоть самому сатрап-губернатору. - Дружный смех в ответ, вероятно, должен намекать, что у жалкого типа вроде меня сатрап-губернатор и «который час?» спросить побрезгует.

- Я не согласен... - упрямо повторяю я, но меня уже не слушают:

- Запись. Учитывая общее тяжелое состояние господина Форберга д'Эйри вследствие развившегося сосудистого криза, а также в связи с его отказом принять квалифицированную врачебную помощь, я вынужден дать распоряжение о принудительном медицинском вмешательстве. Конец записи. Приступайте, господа.

Головокружение и тошнота не помеха, если пытаешься отбиваться всерьез; по крайней мере, тот тип, на мундир которого меня вывернуло, с проклятиями скрывается из кабинета - и явно в направлении химчистки... Но как итог мне без затей выворачивают руку. Затем шипящий звук, острый щипок в предплечье - шприц-пистолет. И вслед за ним холодная волна дрожи, прокатывающаяся по всему телу вместе с током крови. Что такое синергин, я за годы войны узнал прекрасно, и такого поганого побочного эффекта у него в жизни не было: холодный пот, дрожь и слабость...

Неожиданно всплывает в уме картина: Перышко, теплым осенним утром кутающийся в одеяло и жадно вцепившийся в кружку с горячим чаем. А вслед за ней - вторая, лицо моего адвоката, предупреждающего: "Никаких допросов подозреваемого в мое отсутствие". А я-то тут распелся...

- Требую... - черт, голос сорвался, - требую зафиксировать: препарат, который мне ввели, судя по действию - никакой не синергин, а ч-чертов г-гемосорб, - выдавливаю сквозь усиливающийся стук зубов.

Дальше - холод, ночной сквозняк, пара резких комментариев - один из них, медицинского характера, о якобы "затененном сознании", - и мутное долгое ожидание. Меня все еще трясет. Глаза слипаются, в горле стоит тошнотворный ком - совместное дитя недосыпа, гемосорба и... наркотика? Да, пожалуй. Поспать бы. Стискиваю кулак, впиваясь ногтями в ладонь, чтобы не уснуть. Сейчас появится Деррес, сейчас... хотя брать пробу крови наверняка уже поздно.

Появившийся наконец адвокат с торжеством размахивает нужными бумагами, а за его спиной маячит пара телохранителей в сине-черном, и все бы замечательно, но поздно. Чего запирать конюшню теперь, когда лошадь украли? Впрочем, за успешное вызволение меня отсюда я многое бы отдал и сейчас.

Оценив диспозицию в секунду, Деррес с весьма перепуганной физиономией склоняется надо мной: наседка над цыпленком, да и только. Увы, мой монитор не зафиксировал ничего предосудительного, а в остальном остается только мое заявление против утверждений полиции. По их словам, я проявил невиданную хрупкость здоровья и был чудом спасен; по моим - я испытал приступ болтливости, а затем резкого головокружения, но купирован этот приступ был почему-то введением гемосорбента внутривенно...

Десятью минутами спустя меня, трясущегося, как после купания в зимней речке, грузят в машину. Уже почти полночь, и последний час-два кажутся мне совершенно нереальными, точно приснившимися в кошмаре.

- Я предупредил медика, - обещает Деррес, - он будет готов к нашему приезду. Вам окажут первую помощь и, конечно, составят документ о вашем состоянии. Что у вас с лицом, вас били? - В ответ на мою недоуменную гримасу адвокат разворачивает зеркало заднего вида. - Можете полюбоваться.

М-да. Не красавец. Щека ободрана, на скуле синяк. Иллуми будет исключительно в восторге.

- Это я упал, - сообщаю с неловкостью. - Действительно упал. В тот момент ко мне никто не прикасался. - Еще раз трогаю челюсть. Чешется и ноет. - Где мой Старший?

- Милорд Эйри добился личной аудиенции у сатрап-губернатора,- отвечает. - И остался на вечернюю церемонию. Я чудом успел его перехватить на несколько минут. Он просил вам передать, что все в порядке и его ходатайство подписано.

Ну хоть что-то.

- Думаю, не стоит тревожить Иллуми подробностями, пока он не вернется, - предлагаю. - Передайте ему просто, что вы беспрепятственно отвезли меня домой и я отдыхаю.

Надеюсь, к приезду Иллуми горячая ванна и крепкий чай с лимоном приведут меня в пристойное состояние. Выслушать его выговор относительно совершенных мною ошибок я предпочту в ясном рассудке.

Глава 27. Иллуми.

Есть некая явная прелесть в том, чтобы, вернувшись домой под утро, обнаружить любовника мирно уткнувшимся носом в подушку. В чем бы ни выражался интерес полиции, Эрик дома - и, значит, дело окончилось благополучно. Я коротаю время до рассвета, изучая отчет Дерреса о миновавшей ночи. Сухие фразы оставляют впечатление недоговоренности, но не будить же объект забот ради подробных расспросов.

Благостность мыслей оставляет меня в ту самую минуту, как Эрик просыпается и, сев на постели, касается рукой лица.

- Что это такое? - спрашиваю я, в ошеломлении пытаясь соотнести недочитанный отчет с синяком на пол-лица и ободранной скулой.

- Это? - переспрашивает он, рассеянно трогая щеку, словно не очень уверенный, о чем его спрашивают. - Упал.

- Что за шутки?!

Похоже, мой возглас прозвучал слишком зло. Отмеченное ссадиной лицо мгновенно приобретает выражение мрачного упорства.

- Я не шучу, - говорит Эрик. - Упал. Это не смертельно.

Я внимательно его осматриваю. Дело в утреннем освещении или тон кожи и вправду слишком бледен? Доклад медика не был щедр на подробности: неидентифицируемый химический агент, практически вымытый из крови гемосорбом, состояние удовлетворительное, назначены симптоматические препараты... К черту ученые термины. Я еще никогда не был так близок к тому, чтобы вновь приставить к моему барраярцу круглосуточную охрану. И злоба, горячим комком вздрагивающая в животе, направлена не на Эрика, ставшего заложником обстоятельств, а на свою собственную беспомощность и глупость.

- Больше я не стану оставлять тебя одного, - констатирую, стараясь не проявлять эмоций.

- Почему же? - уточняет Эрик настороженно и так же суховато. - Ты не можешь все время оберегать меня от моих проблем и держать надо мной раскрытый зонтик.

Он же умный парень, как он ухитряется не понимать очевидного?

- Учитывая то, где ты нашел свои проблемы... - поясняю я. И добавляю, неприятно пораженный его словами. - И с каких пор ты их вновь решил делить проблемы на свои и мои? Разве ты мне чужой?

Судя по последовавшим объяснениям, именно так. В ближайшие полчаса я узнаю, что с неприятностями мужчина должен справляться сам. Что ему глупо и унизительно при каждом громыхании в небесах прятаться за моей широкой спиной. Что, оказывается, он уже перессорил меня со всеми родными и друзьями и не намерен продолжать эту политику впредь. Что Цетаганда его все равно сожрет, как ни старайся. Что в своих диких горах он был с цетами на равных и здесь вряд ли выучится на кроткого домашнего любимца, которого всякий задира готов пнуть. И даже что он - не безрукий ущербный идиот, и если вдруг получит вызов, то сумеет защитить свою честь сам... И прочие злые глупости, которые разражаются грозой в стремительно темнеющих серых глазах.

Я тоже хорош. С трудом, до зуда в ладонях, подавляю желание сгрести его в охапку и не отпускать. Увы, это даже не любовная жажда, но недостойный дефект кода, примитивный мужской инстинкт захватчика, который демонстрируем мы оба. Я это осознаю, но осознание мало чем помогает. Ломать его упрямство силой мне не позволяет честь, а смириться с тем, что его барраярское воспитание меня низводит до положения дурной привычки, - гордость. Не вовремя вспоминается собственная самонадеянность - в мою, мол, жизнь вписался, остальное неважно. Знать бы тогда...