Германская дипломатия активно использовала перерыв в переговорах для оказания давления на большевистское правительство и в первую очередь через представителей заграничного бюро ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Посланник Германии в Стокгольме Г. Люциус имел несколько неофициальных бесед с В. Воровским, который с первой же встречи произвел на него «впечатление честного и разумного человека»[578]. Здесь следует заметить, что сразу же после прихода к власти большевиков германские дипломаты не слишком серьезно относились к их представителям в Стокгольме. «Говорят, что здешние большевики восприняли известия о победе своих друзей с большим волнением, а некоторые даже лишились сна, — сообщал 12 ноября 1917 г. советник германской миссии в Стокгольме К. Рицлер канцлеру Г. Гертлингу. — Вероятно, они полагают, что скоро станут послами новой России, и делают вид, что знают все, до мельчайших деталей. Однако на самом деле они еще не получили из Петрограда никаких инструкций. В настоящий момент я не думаю, что правительство в Петрограде, если допустить, что оно достаточно укрепит свою власть и продержится хотя бы несколько недель, использует Радека, Фюрстенберга (Ганецкого) и Воровского в качестве посредников. У нас нет четкого представления об отношениях между представителями большевиков здесь и руководителями революции в Петрограде»[579].
Эти отношения прояснились в том же ноябре 1917 г., когда ЦК РСДРП(б) вновь решил вернуться к «делу Ганецкого» и создал с этой целью комиссию из представителей исполкома групп социал-демократии Польши и Литвы в составе Б. Веселовского, С. Пестковского и К. Циховского. На основании собранных материалов комиссия постановила: «1) Обвинение т. Ганецкого в том, что он состоял агентом германского правительства, считать абсолютно недопустимым. 2) Обвинение в том, что Ганецкий являлся политическим сотрудником Парвуса, абсолютно лишено всякого основания. 3) Обвинение в том, что Ганецкий занимался контрабандой, вполне опровергается. Административное взыскание, наложенное на него датскими властями за вывоз в одном случае не разрешенных к экспорту медикаментов, — факт чисто случайный. 4) Обвинение Ганецкого в том, что его торговая деятельность носила спекулятивный характер является лишенным основания». В результате комиссия пришла к выводу о том, что Ганецкий и впредь заслуживает «личного и политического доверия» и не увидела «никаких препятствий к дальнейшей его партийной деятельности»[580]. Это постановление было единогласно одобрено 29 декабря 1917 г. на заседании ЦК РСДРП(б), на котором присутствовали Н. И. Бухарин, Г. И. Оппоков (Ломов), В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, М. С. Урицкий, М. К. Муранов, И. В. Сталин, Я. М. Свердлов, Е. Д. Стасова, Ф. Э. Дзержинский. Но затем кто-то из членов ЦК (кто именно, в протоколе не отмечено, но не исключено, что это был Сталин, скептически относившийся ко всем заграничным представителям партии) внес предложение «не назначать т. Ганецкого ни на какие должности, а предоставить ему идти работать в низы, и пусть тогда его выдвигают низы на ответственный пост». При голосовании этого предложения оно было отвергнуто пятью голосами против трех при одном воздержавшемся[581]. Таким образом партийная реабилитация Ганецкого состоялась, но, по всей вероятности, она показалась будущему генсеку неубедительной: Ганецкий будет арестован как немецкий и польский шпион и приговорен к смертной казни. Произойдет это через 20 лет со времени памятного для Ганецкого заседания — тоже в ноябре, но уже 1937 г.
В ноябре же 1917 г. члены Заграничного бюро ЦК РСДРП(б) в Стокгольме пользовались полным доверием Ленина, выполняя самые деликатные его поручения, связанные как с переговорами в Брест-Литовске, так и с разъяснением позиции большевистского правительства в целом. По мнению немецкого специалиста по России К. Рицлера, «самый энергичный и талантливый из них — это поляк Собельсон, выступающий обычно под псевдонимом Карл Радек, хорошо известный немецким социал-демократам по его прошлой деятельности в Германии… Он характеризуется как человек абсолютно аморальный, но очень умный и необычайно способный журналист. Говорят, что, несмотря на все свои идеологические принципы, он способен выслушать противоположную точку зрения. В настоящий момент его работоспособность и знание германской политики — он знает даже ее потайные стороны — наверняка привлекут в Петрограде уважение к его идеям и предложениям»[582]. Показательно, что именно Радек выступал 25 ноября (6 декабря) 1917 г. с докладом о международном положении на заседании Петербургского комитета большевиков, на которое были приглашены районные агитаторы. Касаясь вопроса о переговорах с Германией, Радек высказал мнение, что теперь немецкое правительство не сможет двинуть свои войска на русскую революцию, но с другой стороны, условия мира, которые предложит Германия, будут для Советской России неприемлемы. «Нам не надо создавать атмосферу ликований, — призывал он. — Нужно говорить на всю Россию, что мира нет еще, что надо еще продержаться»[583]. Однако, как выяснилось на этом заседании, даже некоторые члены ЦК большевиков считали, что германские империалисты не могут в создававшихся условиях выдвинуть неприемлемые условия мира. «Ведь не только мы вынуждены разговаривать с Вильгельмом, — говорил М. М. Харитонов, — но и Вильгельм вынужден разговаривать с нами. Могут создаться условия, когда сепаратный мир станет неизбежностью»[584].
Как уже неоднократно отмечалось, Германия была жизненно заинтересована в заключении сепаратного мира с Россией, и еще до начала переговоров представитель МИД при Ставке Лерснер телеграфировал статс-секретарю иностранных дел Кюльману 29 ноября 1917 г.: «Если в обозримом будущем состоятся мирные переговоры с Россией, Его величество просит, чтобы Ваше превосходительство несмотря ни на что попыталось добиться какого-нибудь союза или дружеских отношений с русскими»[585]. На пути к этой цели германской дипломатии приходилось преодолевать самые различные влияния: своих социал-демократов, стремившихся склонить большевиков к ведению переговоров с рейхстагом; германского генералитета, который признавал единственным инструментом переговоров военную силу; и даже Парвуса, который, стремясь сыграть свою собственную роль в торжестве «перманентной революции», затеял организовать международную социалистическую конференцию и в связи с этим активно интриговал в Стокгольме, Копенгагене, Берлине, Берне и Петрограде. Именно Парвус пытался убедить своих «деловых партнеров» — Ганецкого, Радека и Воровского, выступавших теперь в качестве неофициальных пока представителей большевистского правительства — в необходимости переноса мирных переговоров в Стокгольм. «Очень важно немедленно выдворить Парвуса из Стокгольма в связи с предварительными переговорами, которые начнутся через несколько дней, — телеграфировал 19 декабря из Берлина заместитель статс-секретаря иностранных дел Бусше германскому посланнику в Стокгольме Люциусу. — Пожалуйста, еще раз попробуйте обеспечить его проезд сюда через Копенгаген»[586]. Отнюдь не собираясь отказываться от услуг своего ценного агента, немецкая сторона не доверяла ему полностью, несмотря на то, что он уверял, что в случае переноса переговоров в Стокгольм или Копенгаген, он смог бы использовать все свое влияние, чтобы контролировать их с обеих сторон. Но, как отмечал в секретном меморандуме советник германской миссии в Стокгольме Рицлер, «насколько сильно его влияние на русских социалистов — неясно. Он сам поначалу страстно ждал сообщений на этот предмет, а теперь он полагает, что Троцкий активно и открыто выступает против него, Ленин занимает нейтральную позицию, а деятели более мелкого масштаба — на его стороне. Его предположение относительно Троцкого абсолютно верно, но не исключено, что и Ленин тоже против него и что он переоценивает свое влияние на других, точно так же как он переоценил доверие Воровского и Радека к нему. Он говорит, что эти двое ничего не предпринимают, не сообщив ему. Но я абсолютно точно выяснил, что он ошибается. Боровский относится к нему с величайшим подозрением и говорит, что верить Парвусу нельзя»[587].
