«Космос слишком велик, а мы так разобщены», — подумал он.

Афина вздохнула:

— Я об этом догадывалась. Ну, в общем, солдат предупредили, что им придется несколько лет провести в изоляции. Но жалованье в конечном счете должно было составить кругленькую сумму, и, по-видимому, им предоставили поистине роскошные возможности для отдыха и развлечений — от пивнушек и борделей до многосенсорных библиотек. Ну и, разумеется, планета, на которую их посылали, изобиловала чудесами природы, ждущими своих исследователей. Хотя она была довольно мрачной, хотя чем-то похожей на Землю, жаркой, влажной и ее вечно окутывали облака.

— Облака? — переспросил Фолкейн. — Ах да! Это чтобы те, кто не имел доступа к совершенно секретным сведениям, не смогли догадаться, где находится эта планета.

— В своей среде они называли ее Фараон. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Нет.

— Может быть, она вообще за пределами изученного космоса.

— Хм, я в этом сомневаюсь: исследователи все время раздвигают границы изученного космоса и вполне могли наткнуться на эту планету. Полагаю, что однажды они посетили Фараон, занесли его в каталоги, снабдив номером, но не вписали туда название, поскольку планета не представляла серьезного интереса в сравнении с большинством других… Ладно. Войска жили и обучались там, но недавно их вывезли оттуда, и солдаты узнали, что состоят на службе у Бабура и воюют с Содружеством, а возможно, и с Лигой. Подорвало ли это их боевой дух?

— Я, право, не знаю. Мои люди, как и все истинные гермесцы, не вступают в тесный контакт с солдатами. У меня сложилось впечатление, что в большинстве своем они по-прежнему вполне уверены в себе. В любом случае они рады возможности насолить Технической цивилизации, сделавшей из них отбросы общества. Уж мерсейцы-то наверняка. Если и есть среди них отдельные недовольные, воинская дисциплина вынуждает их помалкивать. Это очень дисциплинированный отряд. — Афина опустила голову. — Боюсь, это все, что я могу рассказать тебе о них, — закончила она.

Фолкейн прикрыл рукой ее лежащие на перилах ладони и крепко сжал их.

— Господи, матушка, за что ты извиняешься? Ты могла бы сделать блестящую карьеру. Тебе бы возглавлять разведывательную службу Ника ван Рийна, — сказал он, думая при этом, что сбор таких сведений стоил огромных трудов. Должно быть, тут поработал кто-то очень высокопоставленный.

— Идем дальше, — предложила Афина. — Я хочу вытрясти из себя это ощущение несчастья.

Фолкейн вздрогнул и опять зашагал рядом с ней.

— Да, должно быть, это сродни ожиданию наступления ада — сидеть вот так, день за днем, совершенно беспомощно… Я думаю, поначалу бабуриты обещали не вмешиваться в наши внутренние дела, это так?

— Более-менее.

— А потом, утвердившись здесь, они нарушили слово и начали ввозить подкрепления, дислоцируя их по всей планете, дабы устрашить возможных мятежников.

— Совершенно верно. Они посадили нам на шею верховного комиссара, который делает едва ли не все что душе угодно. Если госпожа Сандра не будет оказывать ему хотя бы минимальное содействие, он попросту свергнет ее, и нам придется жить по законам военного времени. Но бедная храбрая девочка еще держится, и Бог знает, как ей приходится бороться за то, чтобы кланы, Последователи и благонадежные траверы сохранили хоть какое-то представительство… какую-то часть наших общественных институтов.

— В то же время, оставаясь Герцогиней, она придает некоторую долю законности его указам… Впрочем, мне ли критиковать ее? Если бы мне пришлось сидеть там, на троне… Расскажи мне об этом верховном комиссаре.

— Никто почти ничего не знает. Зовут его Бенони Стрэнг. Это имя тебе тоже ни о чем не говорит? В общем, он утверждает, будто родился и рос на Гермесе, среди траверов. Мне удалось проверить метрики и школьные журналы, они подтверждают его слова. Кажется, горький опыт юности толкнул его на путь мятежа. Но вместо того чтобы вступить в Освободительный Фронт, он покинул планету, получил от «Галактических проектов» стипендию и стал изучать ксенологию. Тридцать лет тут о нем никто не слышал, даже родственники, и вдруг он появляется снова, вместе с бабуритами. Он очень дружен с ними — насколько это вообще возможно для существа, дышащего кислородом. Однако Стрэнг вращался и в высших кругах человеческого общества: он прекрасно образован.

Фолкейн хмуро оглядел поля. Из живой изгороди выбрался попрыгунчик и побежал по стерне — маленький пушистый зверек, свободу которого не могли стеснить ни солдаты, ни космические корабли.

— Он хочет воспользоваться удобным случаем и отомстить, или, как говорит он сам, исправить несправедливость. Это одно и то же. Освободительный Фронт одобряет его действия?

— В общем-то нет, — ответила Афина. — Их вождь, Криста Бродерик, выступила с речью по телевидению сразу же после того, как комиссар объявил о своем намерении провести коренные преобразования в обществе. Это она приветствовала. Несколько членов Фронта тотчас покинули его ряды, заявив, что прежде всего они — гермесцы. Да и потом, Стрэнг не прилагал никаких усилий, чтобы привлечь эту организацию на свою сторону. Он ее и вовсе не замечает, и Бродерик обиделась. Цензура не дает ей открыто объявить о непризнании Стрэнга, но молчание Бродерик ясно свидетельствует о ее нынешней позиции. Поддерживающие Стрэнга траверы задумали основать новую партию.

— Такие действия Стрэнга не удивляют меня, — заметил Фолкейн. — Ему не нужен союзник в лице сильной местной группировки. Такой группировке придется предоставить право голоса, и этот голос не всегда будет эхом его собственного. Если хочешь перестроить общество, для начала надобно разложить его на атомы.

— Он заявил устами правительницы, что-де соберет Великую Ассамблею, дабы создать проект новой конституции. Как ты знаешь, наша нынешняя конституция позволяет это сделать. И это произойдет, как только будут разработаны соответствующие процедуры выбора делегатов.

— Хе-хе. Значит, как только ему удастся обставить все жульническим образом, дабы не выпячивать то обстоятельство, что дела делаются под дулами бабуритских ракетных установок. Ты знаешь, какие преобразования он намерен провести?

— Пока никаких сколь-нибудь определенных посулов нет, только обещание «покончить с особыми льготами». Но об одном «предложении» говорят так много, что я уверена: оно будет принято. Имения подвергнутся «демократизации» и станут вести свои дела через центральное торговое учреждение.

— Прекрасная крепкая основа для тоталитарного государства, — сказал Фолкейн. — Матушка, я поступил правильно, вернувшись сюда.

Она долго смотрела на него, потом спросила:

— Что ты намерен делать?

— Мне придется побольше узнать и крепко подумать, прежде чем я смогу определиться, — ответил Дэвид. — Но первым делом я стану президентом имения, как мне и положено, а потом налажу сопротивление и во всех остальных.

— Тебя бросят в тюрьму, как только ты заявишь о себе! — с горечью возразила мать.

— Правда? Вряд ли. Я выступлю на сцену под гром фанфар. Что я сделал незаконного? Никто не может доказательно заявить, когда и как я прибыл сюда. Может, я сидел где-нибудь в глухомани, в келье отшельника, удалившись туда еще до войны, и медитировал. А события на Датине превратили меня в образцового героя. К черту скромность! Это обстоятельство часто причиняло нам неудобства, но факт есть факт. Если Стрэнг и впрямь действует так осторожно, как ты говоришь, он не пойдет против меня, пока я как следует не спровоцирую его, а я этого не сделаю. Полагаю, что я смог бы объединить кланы и Последователей, поднять их моральный дух и обратиться с призывом ко многим траверам. Когда созовут Великую Ассамблею, у нас будет там кое-какой вес. Вероятно, небольшой, но все-таки. Быть может, нам по крайней мере удастся сохранить основные гражданские права и Гермес как символ их соблюдения, чтобы Содружество не могло использовать нас в качестве предмета торга.

— Боюсь, ты не в меру благодушен, Дэвид, — предостерегла его Афина.