– Ваш муж напоминает вам вашего отца?

– В некотором роде, да. Это не сразу заметно, но я-то вижу.

– Вы пробовали что-нибудь, кроме классического и орального секса?

– Нет, ничего.

– У вас предрасположенность к мазохизму.

– Мазохизму?

– Мазохизм — склонность получать удовольствие, испытывая унижения, насилие или мучения. Вы точно не из садистов. Учитывая факт из вашего детства, вам, вероятно, могут нравиться унижения в сексе. А ваш муж испытывал удовольствие от орального секса, пока ему это не наскучило. Вы не пошли дальше, и потому секс стал неинтересным. Скажите мне, ваш муж стал чаще выпивать?

– Откуда вам…? – хотела спросить она, но я ее перебил.

– Причина в том, что ему стало скучно жить. Разнообразьте его жизнь сексом и не пожалеете. Одно тянет за собой другое. С сексом придут и другие изменения.

– Но это ведь грех! Нельзя так! – возмутилась она.

– Вы мужу то же самое сказали?

– Ну, не то чтобы… – замялась она.

– Откуда вы знаете, что это грех?

– Мой отец так говорил.

– Ваш отец был счастливым? Радовался жизни? Улыбался?

– Нет, он часто выпивал и ругался, – ответила она.

– Так грешны ли плотские утехи? – спросил я.

– Но религия… Бог покарает!

– Ууу, это вы правильно сделали, что пришли в психиатрическую больницу! Религия – это рудимент, она отжила себя, и больше в ней нет надобности. Главной задачей религии было создание определенного поведения в обществе, она стала неким наставлением к правильной жизни для глупых людей. Этика, философия и психология с лихвой заменяют все религиозные учения.

– Но кто-то же создал мир!

– В бога вы можете верить, а вот религии следовать не обязательно.

– А что если вы ошибаетесь?

– Вы уже занимались оральным сексом. Вам все равно гореть в аду.

– Я боюсь. Не знаю, как это сказать мужу.

– Глаза боятся, тело тоже, а вот мысль не боится ничего! Пока она жива, многое возможно! Поначалу может быть неприятно. Единичные случаи, когда все получается с первого раза. Но затем все хорошо.

– А как сказать ему?

– Ни в коем случае не говорите, что это чей-то совет или что-то подобное. В принципе, не нужно кого-то упоминать. Скажите, что хотите, чтобы он причинил вам боль. Возбудите его перед этим, а после покажите, что вы готовы ему подчиниться. Пусть называет вас грязной девкой. Это нормально. Нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие. Этот мир причиняет слишком много боли, и люди придумали еще больше ограничений, чтобы еще больше страдать.

– Но и вы меня призываете к страданию и боли, – заметила она.

– Так устроена психика, что при определенных условиях люди начинают любить боль. Если над человеком в детстве или в юности было совершено насилие и у него возникла психотравма, то она сыграет свою роль в будущем.

– Ну, я не знаю...

– Вы всю жизнь будете сомневаться или один раз решитесь и будете счастливы? – спросил я, используя правило контраста.

– Решусь! – довольная, ответила она.

Когда клиентка ушла, я думал над тем, что сказал ей. Говорил одно, а сам со своей жизнью делал другое. Это вводило в апатию. Проанализировав ситуацию, я понял, что, отвергая себя, калечу свою жизнь. Разве можно быть счастливым, живя так, как хочет кто-то другой? Неужели лучше монотонно жить, а после оборачиваться назад и охать, что за всю жизнь не пришел к счастью? Я прожил первую жизнь, но тот сценарий, которого я придерживался, был актуален для той жизни и той психики. Он никак не вязался с этой из-за новых событий. А они, во многом, были не менее психотравмичными. Нельзя отрезать палец и после пользоваться им. Нельзя испытать психотравму и жить как раньше. Это все меняет, и я изменился, поэтому нужно было принять себя таким, какой я есть, а не прятаться в темную коробку.

Вечером я снова отправил всех домой, а сам остался в больнице. После пары стаканчиков виски отношение к своей садистской наклонности стало каким-то спокойным. Решив расставить все по своим местам, я вновь включил видео, где насиловали Аню. Поначалу было отвратительно на это смотреть, но после ситуация начала меняться. Отвращение сменилось возбуждением, по телу промчался жар, а организм потребовал секса. Стоило раз закрасться мысли о том, чтобы повторить опыт с пациенткой, как эта мысль стала единственной в голове. Не выдержав желания, я отправился за той же девушкой, которой воспользовался накануне.

Секс был недолгим: она стонала, я ее бил и заводился все сильнее. По сути это был просто грубый секс, а не изнасилование. Вновь пришло чувство азарта. Я понял, что уже давно начал страдать обсессивным синдромом, и как бы я себя ни ограничивал в сексуальном плане, мысль о насильственном сексе меня уже не покинет.

Удовлетворившись, я отправился к Глебу. Он спал, а я смотрел на него и думал, что это он виноват в том, что со мной произошло. Тут в мою голову случайно закралась мысль о том, чтобы отомстить ему сильнее. Мне хотелось новых ощущений, старых уже не хватало, чувство пресыщения жизнью давило, и я ощущал свою никчемность. Проживать второй раз ту же жизнь было скучно. К тому же мне было за что ему мстить: он изнасиловал мою жену, лишил Арину матери и превратил меня в чудовище. Он должен был поплатиться. Я испытывал двойственные чувства относительно себя и сложившейся ситуации, примеряя двойные стандарты.

Утром я занялся оформлением перевода Глеба в несуществующую частную больницу. А вечером, приехав на машине, преспокойно посадил его на заднее сиденье с завязанными руками. Он уже даже не сопротивлялся и был совсем ручным. Отъехав примерно на двадцать километров от города и убедившись, что рядом нет населенных пунктов, я остановился в поле. Достал из машины метровый железный кол с кольцом, вбил его в землю и прикрепил к нему цепь. Второй конец обвязал вокруг шеи Глеба и защелкнул замок; ключ тут же выкинул, потому что в нем больше не было нужды. Глеб сидел на цепи, а я молча смотрел на него. Он совсем ничего не понимал, только радостно смотрел по сторонам, что-то мычал, нюхал пожухлую траву и больше был похож на животное. Убивать его не было жалко. Мысленно я прокручивал кадры из видео, и это придавало мне столько злости, что я мог бы мучить его всю ночь.

– Чему же ты радуешься? – задал я Глебу риторический вопрос.

Затем достал пятикилограммовую кувалду из багажника и со всего маху ударил Глеба по лодыжке. Он взвыл от жуткой боли и попытался убежать, но цепь ему не позволила. Следующий удар я нанес по другой лодыжке.

– Это тебе за Аню, сука! – крикнул я и со всего маху ударил его по колену. А затем – по другому. Он извивался от боли, а я смотрел на него, не выражая эмоций, словно находясь в ступоре. Затем до меня вдруг дошло, что того Глеба больше нет, и я мучаю человека с интеллектом не больше, чем у собаки. От такого сравнения мне стало жаль его, и, стараясь прекратить его мучения, я с размаху проломил ему череп. На меня брызнула кровь вперемешку с мозгами. Умывшись чистой водой, я бросил испачканную одежду и кувалду рядом с трупом. Затем вырвал вокруг Глеба всю траву, чтобы огонь не распространился на поле, вылил на него несколько литров бензина, последний раз глянул на убитого и бросил спичку. Пламя мгновенно охватило мертвое тело Глеба. Я сел в машину и поехал домой, испытывая тягостное чувство от того, что все закончилось не так, как я думал. Не было ожидаемого чувства свободы и облегчения.

Глава XXI

Из больницы меня выгнали после того, как кто-то из персонала пожаловался на меня главврачу. Причиной был перебор с насильственным поведением. Так получилось, что я изнасиловал треть женского отделения. С каждой новой пациенткой я все больше зверствовал, и их состояние заметно ухудшалось, как в психическом аспекте, так и в соматическом. Главврач не стал заявлять на меня в полицию, потому что знал о вредном стаже, который я заметно превысил, и помнил о том, за сколько человек я работал. Все это стало смягчающим фактором. К тому же пациенты психиатрических больниц никому не нужны, да и мороки больше получилось бы. Поэтому я отделался малой кровью. Арине сказал, что уволился сам. По документам, собственно, так и было, хотя она подозревала, что что-то не так.