— А не проявляются ли эти хорошие качества с определенным расчетом? Или он одинаково хорошо относится ко всем?

— Вот именно, ко всем. Это замечаешь сразу, стоит только с ним заговорить. За столом всегда кто- нибудь начинает разговор на злободневные темы, и тогда одно удовольствие слушать меткие оценки Ивера. Он человек очень неглупый. Остроумный. Весьма красноречивый…

— Он последнее время не жаловался при вас на зубную боль?

— Нет! Почему вы спрашиваете?

— Сегодня ночью он сильно страдал зубами. — Ван Хаутем встал и велел Старингу, который в столовой приводил в порядок свои записи, отнести поднос с коробками в служебную машину, ожидавшую на улице. — Я тоже сейчас приду. Предупредите, менеер Фидлер, чтобы никто не выходил из дому без моего разрешения. Мои люди проследят, чтобы никто не пользовался телефоном. Если ваши постояльцы будут удивляться, скажите, что я скоро вернусь и все объясню.

Комиссар еще раз обошел спящий дом, давая то одному, то другому из своих подчиненных энергичные, четкие указания, и наконец сел в служебную машину. С легким зевком он откинулся в свой уголок и даже закрыл глаза на те несколько минут, которые понадобились шоферу, чтобы довезти его на Эландсграхт.

У себя в кабинете он немного постоял у открытого окна, подставив лицо свежему ночному ветерку. Да, можно сколько угодно уверять себя, что тебе ничего не стоит, как в молодости, проработать всю ночь без сна, но свинцовая тяжесть в веках излечит тебя от зазнайства. Комиссар устало провел рукой по глазам.

Огромный город, расстилавшийся перед ним, словно бы и не нуждался в отдыхе! Конечно, обычное уличное движение замерло, но, если хорошенько вслушаться, отовсюду непрерывно доносятся самые разнообразные звуки. Грохот тяжелого грузовика, которому еще нынче предстоит бог знает какой длинный путь; гул вечно работающих гаваней, вместе с мощными порывами ветра проносящийся по всему городу; далекая сирена пожарной машины, несущейся где-то по вымершим улицам. А вот раздаются четыре мелодичных удара башенных часов, над морем крыш разными голосами им вторят другие часы, и постепенно звуки их опять замирают.

Ван Хаутем закрыл окно. Настало время вернуться к делу о заплутавшихся бриллиантах. Он вызвал дежурного и голосом, из которого исчезли последние остатки сонливости, приказал:

— Дирк, пусть приведут арестованного Фрюкберга!

Человек, который немного погодя сел напротив него, вовсе не производил неблагоприятного впечатления. Смуглый, с тонкими чертами лица, он совершенно не соответствовал ходячему представлению о скандинавском типе. Держался спокойно и с легкой иронической улыбкой занял место напротив Ван Хаутема. Когда — вот как сейчас — комиссар начинал допрос, еще толком не зная, как подступиться к арестованному, он следовал своей собственной тактике, осуждаемой многими его коллегами. Он не осыпал подследственного бранью, а, наоборот, стремился создать непринужденную атмосферу и вопросы ставил в зависимости от реакции и поведения арестованного. Спокойно, без всякой враждебности он начал:

— Чтобы вы знали, через несколько часов я получу от шведской полиции исчерпывающие сведения о вашем прошлом. Поэтому оставим прошлое на время в покое и ограничимся неотложными делами. Например, в первую очередь вопросом о том, для каких целей вы снимаете в Амстердаме контору под представительство не существующего в Гётеборге моторостроительного завода.

— Я хотел попытаться заработать в этом городе на хлеб. Название фирмы взято произвольно. Я мог выбрать любое другое, какое пришло бы мне в голову. По-моему, в этом нет никакого криминала.

— И ваши дела шли успешно?

— О да!.. Теперь вы, конечно, хотите узнать, чем именно я занимался. Так вот, я выполнял функции посредника при пересылке корреспонденции лицам, живущим за границей. В определенный срок я находил в своем почтовом ящике адресованные мне конверты разных цветов. Я должен был разложить их по конвертам с новыми адресами и сдать на почту. Работка непыльная, но денежная, ее первому встречному не поручишь.

— Пересылка шпионских сведений?

Фрюкберг неопределенно пожал плечами.

— Почем я знаю? У меня хватило ума не вскрывать конвертов; ведь, как бы аккуратен я ни был, мои корреспонденты все равно бы узнали.

Ван Хаутем достал из ящика письменного стола распечатанную коробку пудры и передал ее через стол арестованному. Фрюкберг не выказал ни удивления, ни страха; он спокойно взял коробку и с интересом посмотрел на изящный цветочный орнамент. Затем открыл крышку и понюхал. Потом без особой заинтересованности прочел название фирмы на внутренней стороне крышки.

— Вам, наверно, встречались раньше такие коробки? — спросил Ван Хаутем, видя, что Фрюкберг молчит.

— Вполне возможно. Это продукция фирмы «Курто», распространяемая в Амстердаме Ивером, который проживает в пансионе Фидлера. Он расскажет лучше меня.

— Эта коробка была найдена в вашем прежнем номере. И с ней еще сорок девять точно таких же. В тайнике!

Фрюкберг поднял голову и внимательно взглянул на следователя, как бы пытаясь понять по его лицу смысл этих слов. Затем сказал — медленно, с расстановкой:

— Я верю, вы говорите правду, а не выдумываете небылицы, чтобы запутать меня. Ну что же, я категорически утверждаю, что ничего не знаю ни о каких тайниках в моем номере и не имею отношения к найденным вами коробкам с пудрой. Всякие попытки получить от меня по этому вопросу другие показания будут пустой тратой времени.

Слух у комиссара был острый, натренированный. Ясно, Фрюкберг не намерен признаваться, что морфий хранился в его комнате и с его ведома. Убедившись, что надо внимательно прислушиваться к каждому слову арестованного, Ван Хаутем мысленно отметил его замечание, что подробности о коробках может рассказать Ивер. Пудру он снова убрал в стол.

— Зачем вы сегодня ночью проникли в пансион и нанесли телесные повреждения Терборгу?

При этом вопросе Фрюкберг чуть сгорбился, как человек, волею обстоятельств поставленный в неловкое положение и не имеющий понятия, чем же объяснить свои поступки. Было заметно, что он чувствует себя неудобно и предпочел бы промолчать. После некоторого колебания он вроде бы переборол себя, но слова не шли с языка, и он только беспомощно смотрел на следователя. Комедию ломает, подумал комиссар, с интересом наблюдая за сменой выражений его лица, но, должен сознаться, делает он это артистически!

Ван Хаутем терпеливо ждал, а швед, жестом попросив разрешения закурить, задумчиво выпустил несколько клубов дыма. Наконец Фрюкберг, кажется, решился. Он облокотился на стол и наклонился к собеседнику.

— История довольно необычная, — со смущенной улыбкой начал он. — Настолько необычная, что я заранее уверен, вы ей не поверите. Надеюсь, вы позволите мне сделать маленькое, но необходимое вступление. Видите ли, в течение ряда лет у меня была привычка завтракать в двенадцать часов в ресторане «Порт ван Клеве». Я там уже постоянный клиент, и кельнер, как правило, оставляет для меня отдельный столик. Только иногда, когда уж очень много народу, ко мне подсаживаются другие. Ну вы знаете, как это бывает. Слово за слово, завязывается разговор. Пустой, поверхностный. Несколько недель тому назад ко мне, вот таким образом, подсел один француз. До этого я никогда его не видал. Какое-то время мы болтали о том о сем, потом он представился: Арман Кергадек. На следующий день он опять подсел ко мне, уже как бы по привычке. Видимо, с определенной целью. Он тут же ее открыл. Его миссия в Амстердаме закончена, и дела вынуждают его в тот же день вернуться в Париж. Зная, что я постоянно живу в Амстердаме, он хотел бы попросить меня об одном одолжении. Первого декабря проездом в Копенгаген он будет в Амстердаме и был бы мне весьма благодарен, если бы я согласился принять от него небольшой пакетик, предназначенный для его друга, некоего Джека Макдоналда, который должен прибыть в Амстердам примерно второго декабря пароходом из Западной Африки. Отправлять пакет почтой рискованно, потому что его содержимое адресату очень дорого и важно. Надежнее всего передать пакет из рук в руки, и он надеется, что, несмотря на наше столь непродолжительное знакомство, я окажу ему эту услугу. Делать мне ничего не надо, Макдоналд сам найдет меня в моей конторе или дома. Если я согласен и дам свой адрес, Кергадек по телеграфу известит своего друга о нашей договоренности.