На какое-то время я оставил ее в покое, но потом опять встретился с ней и понял, что не могу выбросить ее из головы. Я звонил ей, старался выяснить, с кем она живет, продолжал сам себе устраивать настоящий кошмар и днем и ночью. И, конечно, все это было бесполезно. Ей было наплевать.

Потом, совершенно неожиданно, все переменилось. Одна из ее связей окончилась плохо — ей нужно было делать аборт. У нее не было денег, ей было тяжело. И она пришла ко мне. Конечно, я ей помог, именно я дал ей денег, договорился об аборте, заплатил нужным врачам — я, солиситор, нарушил уголовное право. Но никто об этом не узнал. Постепенно ей стало лучше, я увез ее на некоторое время в тихий уголок в Суссекс, чтобы она оправилась после аборта. Она не могла тогда спать со мной, даже если бы и хотела, и через неделю уехала от меня в Лондон.

Я поехал вслед за ней и узнал, что она собирается в Корнуолл.

— Я хочу увидеться с Джоном, — сказала она мне.

Я как сейчас вижу ее: она стоит и смотрит; я отчетливо вижу ясный взгляд ее синих глаз. На ней было темно-синее платье, которое было велико, потому что она сильно похудела.

— Я не хочу, чтобы ты ехал, — сказала она. — Я хочу побыть некоторое время только с Джоном. Потом, когда я вернусь, возможно я буду жить с тобой, и ты сможешь заботиться обо мне.

Когда я в тысячный раз сказал, что хочу жениться на ней, она ответила, что еще не знает, сможет ли жить со мной, и уж тем более не стоит говорить о замужестве. Мне придется подождать, пока она не увидится с Джоном.

Я сказал:

— Какое отношение ко всему этому имеет Джон? Чем он может тебе помочь?

А она повернулась ко мне и сказала:

— Ты не поймешь, даже если я попробую объяснить.

Через месяц она вернулась из Корнуолла и сказала, что выйдет за меня замуж. Она изменилась — стала выглядеть настолько лучше, что я едва ее узнал.

У нас была очень скромная свадьба. Джон с Софией не приехали. Я посчитал это странным, но тогда так и не понял смысла этого жеста. Какое-то время мы были полностью счастливы — у меня было шесть месяцев абсолютного счастья, и даже сейчас, когда я оглядываюсь назад, я все равно думаю, что лучше было иметь эти шесть месяцев, чем вообще ничего. А потом приехал Джон, и все стало по-другому.

Процесс распада нашего брака шел постепенно. Первое время я не понимал, что происходит. Она становилась холодной, отчужденной. Но чем холоднее она становилась, тем больше, казалось, я в ней нуждался и хотел ее, и чем больше я ее желал, тем больше она отдалялась. Наконец она сказала, что хочет отдельную спальню. Мы поссорились. Я спросил, может быть, у нее кто-то есть? Но она только рассмеялась, а я закричал:

— Тогда почему ты так часто встречаешься с Джоном? Зачем он все время приезжает в Лондон? Почему нас так часто приглашают в Клуги? Почему тебе нужно так часто с ним видеться?

А она повернулась ко мне и ответила:

— Потому что он единственный мужчина, который не хочет лечь со мной в постель.

Тогда настала моя очередь смеяться. Я возразил:

— Он бы очень хотел, если бы не был гак занят своей женой.

А она сказала:

— Ты не понимаешь. И речи быть не может о том, чтобы мы оказались в одной постели.

Очень странно она это произнесла. Помню, я ощутил где-то в районе желудка тот нехороший холодок, который человек чувствует через секунду после шока. Я резко спросил:

— О чем вы, черт возьми, разговариваете?

А она ответила только:

— Я не могу описать, как это умиротворяет. Это лучше всего на свете.

Кажется, я испугался. Самое ужасное, что я не знал, чего именно. Помню, бросил ей:

— Ты витаешь в облаках. — Я сказал это грубо, стараясь подавить свой собственный страх и разрушить тот барьер между нами, который она возвела. — Ты говоришь чепуху.

А она сказала так легко, как будто это было совершенно неважно:

— Думай, как хочешь. Мне все равно. Но что бы ты ни думал, это не влияет на тот факт, что для меня секс давно потерял свое значение. Для меня это нелепо и не нужно. — А в качестве послесловия она рассеянно добавила: — Мне так жаль, Майкл…

Она как-то очень странно это сказала. Было какое-то особенное ощущение глубины, хотя на самом деле ничего глубокого не было в словах: «Мне так жаль, Майкл…»

Я любил. Попытался ее оставить, но все равно возвращался. Я не могу рассказать, какой это был ад. И тогда пришло последнее приглашение в Клуги. Я рассудил, что должен объясниться с Джоном и выложить свои карты. Я знал, что он поглощен своей любовью к жене, и думал, что его отношения с Мэриджон для него менее важны, чем отношения с женой.

Мы не пробыли в Клуги и пяти минут, как я уже понял, что София довела его до предела, что она подвергает его любовь испытаниям, выходящим за грани возможного. И в тот уик-энд его терпение иссякло. Он отвернулся от нее, он дошел до ручки и не мог больше выносить ее вспышки раздражения и неверность.

И тогда он, похоже, повернулся к Мэриджон.

Из всего, что могло случиться, это было самое опасное. Я был вне себя от беспокойства и старался увезти Мэриджон, но она отказалась уехать. Я попытался поговорить с Джоном, но он делал вид, будто не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю, и что между ним и Мэриджон ничего особенного не происходит. Именно тогда София стала втягивать нас в настоящую беду.

У нее начался роман с Максом. Во второй половине дня они уехали в Сент-Ивс. Джон был в музыкальной комнате с Мэриджон, и, чтобы не быть третьим лишним, я пошел порыбачить, стараясь придумать, что мне делать дальше. Я так и не пришел ни к какому заключению. Помню, что появился мальчик и завел со мной разговор. Я был благодарен ему за то, что он отвлек меня от моих бед. Когда он ушел, я еще немного посидел на берегу, а потом отправился в дом обедать.

София и Макс вернулись. София, казалось, излучала тревогу. Она слишком много говорила в начале обеда, а потом, поскольку Джон и Мэриджон молчали, она уже не делала попыток завести разговор. Когда наконец Джон и Мэриджон стали разговаривать друг с другом, полностью игнорируя присутствие остальных, я понял, что София, несомненно, поняла, что происходит, и собирается устроить скандал.

Ребенок, казалось, чувствовал напряженность атмосферы, потому что начал капризничать. Я почувствовал, что должен удрать из этой комнаты. И увел мальчика наверх. Это был единственный повод, который я мог придумать, чтобы получить возможность уйти оттуда. Я пробыл с ним наверху около получаса — уложил спать, почитал ему. Даже не могу вспомнить, что именно мы читали: в те минуты я мог думать только о том, что София убеждена — Джон собирается ей изменить — и намерена устроить массу неприятностей. Мысли мои носились по замкнутому кругу. Разведется ли она с Джоном? Что скажет во время развода? Как много информации выйдет наружу? Насколько это все подействует на Мэриджон? Не случится ли так, что вследствие всего этого Джон и Мэриджон сблизятся еще больше? Что же будет? И я продолжал читать мальчику книжку, делая вид, что все в порядке, и чувствуя, как сердце в груди разрывается на части…

Когда я спустился вниз, они были вдвоем в музыкальной комнате, слушали пластинку. София была на кухне с Максом. Я закрыл дверь и сказал Джону:

— София знает — ты отдаешь себе в этом отчет?

А он ответил, глядя мне прямо в глаза:

— Знает — что?

Я сказал, что больше нет смысла делать вид, пришло время нам быть полностью откровенными друг с другом. Мэриджон пыталась меня перебить, уговаривала не делать из себя посмешище, но я не хотел ее слушать.

— Возможно, в чисто физиологическом смысле тебя и нельзя обвинить в связи с моей женой, — сказал я Джону. — Но ты себя ведешь так, будто эта связь существует, а София отнюдь не благосклонно относится к пустым сказочкам об отношениях без секса… Она готова поверить в худшее, будет действовать соответственно, и ее можно понять. Какими бы ни были твои отношения с моей женой — они таят опасность и должны быть прекращены.