Минуты протекали в безмолвии. Атмосфера в комнате была спокойной и мирной. Подождав немного, Джон начал лениво приводить в порядок постель. Он разгладил покрывало, расправил подушки, стараясь смягчить свое нетерпение физическими действиями. Наконец звонок зазвенел, и он опять снял трубку.

— Мы соединяем вас с заказанным номером, мистер Тауерс.

— Спасибо.

В трубке раздавалось непрерывное мурлыканье. Никто не отвечал. «Они уже легли, — подумал Джон, — и полусонные проклинают того, кто звонит так поздно».

Он ждал, прислушиваясь к непрекращающимся гудкам. Десять… Одиннадцать… Двенадцать…

— Найтсбридж пять-семь-восемь-девять слушает. — Это был незнакомый голос. Спокойный, отчетливый, уверенный.

— Попросите, пожалуйста, — сказал Джон, — Джастина Тауерса.

— Я вас слушаю.

Тишина.

«Боже всемогущий», — внезапно подумал Джон. К своему изумлению, он обнаружил, что пальцы свободной руки стиснуты в кулак. Попытавшись сделать глубокий вдох, чтобы начать говорить, он почувствовал, что ему больно дышать. Он не мог выговорить ни слова, просто сидел, слушал молчание в трубке и тишину в номере.

Наконец Джон попытался взять себя в руки.

— Джастин.

— Да, я все еще слушаю.

— Твоя бабушка сказала тебе, что я заезжал сегодня вечером в Консет Мьюс?

— Да.

— Почему же ты не позвонил мне, когда вернулся? Разве она не сказала тебе, что я просил, чтобы ты позвонил мне?

— Сказала.

Молчание. В этом спокойном голосе сквозили необщительность и отсутствие каких бы то ни было колебаний. Возможно, он робок по натуре.

— Послушай, Джастин, я очень хочу тебя видеть — мне нужно обсудить с тобой множество вопросов. Ты не мог бы подъехать в отель как можно раньше завтра утром? Ты можешь назначить час?

— Боюсь, завтра я не сумею, — сказал спокойный голос. — Меня целый день не будет в городе.

У Джона было ощущение, будто кто-то швырнул ему в лицо мокрое ледяное полотенце. Он сильно сжал трубку и пересел поближе к краю кровати.

— Джастин, ты знаешь, зачем я приехал в Европу?

— Бабушка сказала, ты приехал, чтобы жениться.

— Я мог бы заключить брак в Торонто. Я приехал в Англию специально, чтобы увидеть тебя.

В ответ молчание. Возможно, его ночной кошмар стал реальностью, и Джастину просто неинтересно.

— У меня к тебе деловое предложение, — сказал Джон, нащупывая подход, который мог бы привлечь к нему этот безразличный голос из Найтсбриджа, всего в миле от отеля. — Мне очень и очень хочется обсудить это с тобой как можно быстрее. Ты не мог бы отменить свои дела на завтра?

— Хорошо, — индифферентно сказал голос после паузы, — думаю, что смогу.

— Ты сможешь позавтракать вместе со мной?

— К сожалению, мне плохо удается рано вставать по субботам.

— Тогда ленч?

— Я… я не уверен.

— Хорошо, приходи ко мне после завтрака, как только сможешь, и мы с тобой поговорим. Может быть, ты сумеешь остаться со мной на ленч.

— Хорошо.

— Прекрасно, — сказал Джон. — Не забудь прийти. Ты не забудешь? Увидимся завтра.

Повесив трубку, он сидел секунд десять на краешке кровати и смотрел на молчавший телефон. Когда вошел в ванную, увидел капли пота на лбу, а руки, которые поднял, чтобы вытереть пот, дрожали от напряжения. «В этом виновата моя мать, — думал он. — Она настроила мальчика против меня так же, как она пыталась настроить меня против моего отца. Когда мы завтра встретимся с Джастином, он будет мне чужим, и в этом виновата она».

Он почувствовал себя опустошенным, как будто нес в банк сбережения, собранные за многие годы, а у него их украли, когда он подходил к окошечку кассы. Джон принял душ, разделся, но чувство опустошенности не покидало его и когда он лег. Тогда он понял, что заснуть не сможет. Джон выключил свет. Шел второй час. Перед ним зияла целая ночь, предстояли мучительные часы.

Мысли пульсировали в мозгу, то складываясь в картины обычной реальности, то превращаясь в слова и предложения.

Сара приедет через два дня в Лондон. Предположим, Ева будет устраивать ему неприятности… Какое-то время он сможет ее нейтрализовывать, но в конце концов что-то придется предпринимать. Если бы он мог найти Мэриджон… Но никто не знает, где она, никто, кроме Майкла Риверса. К черту Майкла Риверса! Как можно заставить говорить такого человека, как Майкл? Бесполезно предлагать ему деньги. Бесполезно настаивать, умолять, льстить. Все бесполезно с таким человеком… Но что-то придется предпринять. Почему никто не знает, где Мэриджон? Такое утверждение предполагает, что она полностью отошла от общения. Возможно, она за границей. А может быть, мужчина. Камилла сказала, что Мэриджон не смогла больше жить с Майклом. Наверняка это какая-то любовная история.

Но все это неправильно. Не должно быть никакой любовной истории. Никакой любовной истории.

Ни одна живая душа не знает, где Мэриджон, и что-то надо предпринимать. Возможно, Джастин знает. Джастин…

На него вновь накатило чувство опустошенности. Лучше не думать о Джастине. А потом он уже думал о Клуги, отчаянно желая вновь ощутить мягкий бриз с моря, тоскуя по белым ставням, желтым стенам, по теплому, сладостному чувству покоя… Но это все ушло, было разрушено смертью Софии. Грусть воспоминаний заставила его перевернуться в постели, зарыться лицом в подушку. До этой минуты он ни разу не вспоминал, как сильно любил свой дом в Корнуолле.

Джон сбросил одеяло и подошел к окну. «Я хочу поговорить о Клуги, — думал он, вглядываясь в ночь. — Я хочу поговорить о Софии и о том, почему наш брак не удался, если я любил ее так сильно, что едва мог выдержать одну ночь вдали от нее. Я хочу поговорить о Максе и о том, почему наша дружба была разрушена и нам пришлось идти дальше каждому своей дорогой. И ни один из нас даже не обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд. Я хочу поговорить о Майкле, который всегда меня не любил, потому что я не подчинялся никаким правилам и не был похож на людей, с которыми ему приходилось иметь дело в его маленьком, тесном официальном мирке. Я хочу поговорить о Джастине, которого я любил, потому что он всегда был жизнерадостный и счастливый, уютный в своей полноте, потому что, как и я, он получал радость от того, что жил, и находил эту жизнь восхитительной. И больше всего я хочу поговорить с Мэриджон, потому что я не могу обсуждать происшедшее в Клуги ни с кем, кроме нее…»

Он вернулся в постель и беспокойно ворочался и метался еще час. А потом, перед самым рассветом, внезапно на него снизошел необъяснимый покой, обволакивающий воспаленный мозг, и он понял, что теперь сможет уснуть.

Утром после завтрака Джон вышел в холл гостиницы и сел в кресло с газетой ждать, когда приедет Джастин. В холле непрерывным потоком двигались люди, выходили из отеля и входили в него. Джон сложил газету в длину, отложил в сторону и стал внимательно разглядывать каждого человека, проходящего через вращающиеся двери в нескольких футах от него.

Десять часов. Половина одиннадцатого. Может быть, он передумал, решил не приезжать? Если он раздумал, то позвонил бы. Нет, конечно, придет. А почему ему не прийти? Он же согласился. Он не пойдет на попятную…

Приехала семья американцев с огромной коллекцией белых чемоданов. Молодой человек, который вполне мог бы быть Джастином, вошел в отель и подошел к девушке, сидевшей рядом с Джоном. После нежнейшего приветствия они вместе вышли. Вошли двое иностранных бизнесменов, разговаривавших на каком-то языке, то ли датском, то ли шведском, и сразу же за ними еще один иностранец, темноволосый, невысокий, он был похож на выходца из южной части Европы. Из Италии или Испании. Двое скандинавов медленно прошли мимо него, склонив головы друг к другу в серьезном разговоре, руки за спиной, как у морских офицеров. Молодой итальянец за ними не пошел. Вместо этого он подошел к стойке администрации и спросил мистера Тауерса.

— Я полагаю, сэр, — сказал ему служащий в униформе, — что мистер Тауерс сейчас сидит в одном из кресел за вашей спиной, с левой стороны.