– Тихон Дмитриевич, да что вы это? – почти с нежностью спросила Аня. – Зачем вы?

Потом они пили чай. Самовар Аня поставить поленилась, согрела на плитке чайник. Тихон пришел с огорода и мыл руки под железным рукомойником. Аня смотрела ему в спину и думала: «Как муж все равно… Интересно!»

Перед тем как отправиться в лес, Аня села к зеркалу и долго наводила красоту: чернила ресницы, клала тень на веки, укрепляла шпильками пучок-шишку на голове.

– Тебе лучше коса пойдет, – вдруг сказал Тихон. – И бросала бы под лисицу-то краситься.

Аня только усмехнулась.

– Может, не пойдем в лес? – спросила она, поворачиваясь к Тихону подкрашенным лицом. – Сыро сейчас там. Да и грибов-то, наверное, уже нету теперь.

Ей еще проще было бы сослаться на то, что у нее других дел полно. Но Аня сейчас о делах думала меньше всего. Просто для того, чтобы отправиться в лес, нужно было обувать сапоги, повязываться платком, надевать ватник или какое-нибудь другое старое пальтишко. А ей хотелось быть красивой и модной, не какой-нибудь деревенской Матреной.

– Разве что так пойдем погуляем, берегом пройдемся.

Аня даже корзины под грибы не взяла, а Тихону дала старое ягодное лукошко, которое, если останется порожнее, не жалко и бросить в лесу.

Она повела его полем, между скошенных овсов. По колкой стерне прохаживались черные галки, склевывали оброненное зерно. Покачивались по закрайкам поздние пахучие ромашки. Роса на их мелких жестких цветах уже обсохла, сырыми оставались только стрельчатые листья – от них-то и пахло сладковатой осенью, пустынностью поля.

– Как спалось-то? – спросила Аня.

Тихон ответил не сразу.

– Я на сене люблю спать, чтобы небо видно было. Летом накосить, чтобы с марьянником, с колокольчиками!..

– У нас тут частным лицам косить не дают, – прозаически заметила Аня.

– А я бы и спрашивать не стал. Мне ведь не тонну надо.

Им попалась навстречу Клавдея – уже успела побывать с бельем на речке.

– Куда это вы собрались? Глядите, нынче Сдвиженье, в лесу змеи сползаются.

– Серьезно? – испуганно, будто в первый раз это услышала, спросила Аня.

Тихон сделал успокаивающий жест: ерунда, мол. И они пошли дальше, провожаемые удивленным взглядом Клавдеи.

…В лесу было действительно сыро и, несмотря на конец сентября, очень еще зелено и густо. Дождливая и безморозная осень не давала лесу выцветиться, пожелтеть. Только косматая трава обрыжела и огрубела. В сосняке толсто лежали сухие иглы, земля под ними прела и выталкивала из себя грибные семьи: масляки, лисички, сыроежки всех цветов – белые, оливковые, синие, красные…

– Да не бери ты их, – сказала Аня. – Подумаешь, грибы!..

Она перешла на «ты» и очень волновалась. А Тихон как будто этого совсем не замечал, занялся грибами. Палкой он разрыл хвойный ворох и нашел под ним два маленьких, сросшихся парой белых грибка-карапузика в полмизинца высотой.

– Вот вы где, шельмецы!..

Потом его внимание привлекла сытая птичка с толстым сердитым носом. Она клюнула красную ягоду на кусте шиповника и тихо, с шипом, присвистнула. Сразу же рядом оказалась вторая птица, такая же сытенькая, но менее заметная пером.

– Видишь, нашел пищу и дамочку пригласил! – показал Ане Тихон.

– Нужны тебе воробьи эти!

– Хороша! Снегирька от воробьев отличить не можешь.

Он набрал грудку красной брусники и хотел положить ей в рот.

– Да я не люблю ее, – сказала Аня. – Все губы свяжет…

– А что же ты вообще-то любишь? – спросил Тихон, прищурив свои карие опасные глаза. – Тебе тогда и в деревню ездить нечего. Ходи на Неглинную, в Пассаж.

Они поглядели друг другу в глаза. «Чего это он придумывает? Как будто издевается…»

Аня знала все эти лесные места как свои пять пальцев и заблудиться никак не могла. Но страшно боялась вдруг остаться среди леса одна. Они, бывало, с покойной матерью ходили всегда след в след, перекликались. А Тихон, как нарочно, уходил от Ани, скрывался за кустами. И не сразу откликался.

Болонья на Ане вся промокла, с полы вода натекала в резиновый сапожок. Она дрожала и уже мучилась.

– Тихон!.. – почти с отчаянием громко закричала она.

Он вышел с той стороны, откуда она его не ожидала. Оказывается, он был тут, совсем близко. Праздничный пиджак и ботинки его были тоже совершенно мокры – не пожалел.

– Чего ты испугалась? – спросил он очень ласково, заметив бледность и тревогу у нее на лице.

– Я не испугалась, Тихон, – тихо сказала Аня. – Ты не уходи от меня…

Он понял. Поставил на траву свое лукошко и подошел к ней.

Домой они все-таки несли грибы. Их набрал Тихон, десятка два некрупных, только утром вылезших из земли белых. Он подстелил под них травки и всю дорогу любовался на свое лукошко, перекладывал в нем эти грибы, чтобы было покрасивее.

«Чему он радуется?.. – с недоумением думала Аня. – Рад, что женщину нашел по себе, или грибы эти ему все на свете заслоняют?..»

То ли вспыхнувшие чувства помешали, то ли она совсем разучилась искать, но сегодня Аня так и не увидела ни одного ценного гриба и очень удивлялась, как это их видит ее спутник.

– Гриб любит, когда ему поклонишься, – объяснил Тихон. – А места, верно, у вас хорошие. Не наврала ты мне, рыженькая моя!

Он обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. Она хотела подставить губы, но он уже шагал дальше. Аня шла за ним и думала: что же такое происходит? Как этот человек за какой-нибудь неполный день сумел взять над ней такую власть? Она уже сегодня пообещала ему, что дома своего в деревне не продаст: глядишь, и еще когда-нибудь соберутся сюда. Ей пришло в голову, что ее дом, может быть, и есть та приманка, на которую клюнет этот красивый, ласковый и в то же время опасный мужик. Все ему тут так нравится! Пиджак вымочил, ботинки испортил и идет, радуется, как мальчишка. Или уж правда тут у них так красиво, богато, хорошо? Что же она раньше-то этого не замечала?..

– О чем задумалась? – спросил Тихон.

– Да так… И сама не знаю.

– Ну, подумай, подумай. Это никогда не мешает.

«А ведь он вроде смеется?..» – уже тревожно прикидывала Аня. Она настолько была этим Тихоном загипнотизирована, что, ничего не зная о нем самом, про себя почти все ему выложила. Ей думалось, что все равно, если будут они вместе, он ее обо всем строго расспросит. А ей хотелось эти расспросы опередить, выглядеть искренней и доверчивой. Тихон слушал ее внимательно, как будто хотел запомнить каждое слово. Но потом спросил довольно равнодушно:

– А чего это ты передо мной все исповедуешься? Я ведь тебе не поп.

– Да чтобы ты не подумал, Тиша, что я очень женщина плохая. Бывают гораздо похуже.

– А я и не думаю. Наверное, бывают. Ты у меня сладкая, ванильная! Вроде торта! – И Тихон похлопал ее по мокрой голубой болонье.

Аня невольно понюхала воротничок отсыревшей помятой блузки. Привычка мешала ей улавливать свой сладкий запах. Сейчас она слышала только запах сырых хвойных иголок, налипших на ее плащ и засыпавшихся за шею.

«Никак его не поймешь. Что шутит все, так это еще ладно. А вот, может быть, не только жена у него есть, но и детей косяк. Раньше нужно было спрашивать, а теперь уж все равно…»

…Когда они открыли избу, Аня села, не имея даже сил снять с ног грязные сапожки. Тихон нагнулся и разул ее.

– Здорово ты промокла-то, – сказал он. – Затопим, может быть? Я дров принесу.

– Да погоди!.. – прошептала Аня, тронутая его заботой, теплом его рук. – Погоди, Тиша!..

Он руку освободил и спокойно заметил:

– Хватит пока. Разгулялась, рыженькая!..

Аня справилась с собой, встала, стряхнула мокрую болонью. А Тихон, уже как хозяин, принес из сарая дров и растопил плиту. Приготовил сковороду и сел на порог чистить грибы.

Он провел в этом доме считаные часы, но почему-то точно определил, где что стоит, где что лежит. Сразу нашел соль, бутылку с маслом, взял с печи две луковицы и не плача их очистил.