Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Они отомстят тебе…

– Будрыс вспоминал, как Тархоньски и Вздренга держали тебя, а Кулеша насиловал.

Она сжала губы, немного побледнела.

– Тархоньского искусала волчица. То же самое случилось с Будрысом. Вздренга сбежал отсюда. Остался только я. Я сидел тогда за столом и смотрел, как ты вырываешься у них из рук, как распахивается на тебе халат, обнажаются твои груди и живот.

– Зачем ты мне об этом напоминаешь?

Он перестал есть, отодвинулся вместе со стулом от стола, прикрыл веки, откинув голову назад.

– Потому что память об этой минуте странно на меня действует. Возбуждает. У тебя были глаза, полные ненависти, и если бы ты могла, то бы покусала нас, выцарапала глаза, как настоящая волчица.

– Я думала, что ты, однако, хоть немного веришь в любовь.

– Я догадываюсь о том, что меня ждет. Какую месть ты приготовила для меня? Я не боюсь волчиц. Не боюсь лесных людей. Если бы ты больше слышала обо мне, ты бы знала, что я редко бываю испуганным.

– Я еще раз тебя спрашиваю: зачем ты мне об этом говоришь?

– Потому что хочу, чтобы ты меня боялась. Так как сейчас от страха стискивала колени. Мне говорили, что я должен прогнать из дома эту волчицу, как они тебя назвали. Но это глупо. Этот дом и сад на самом деле только твои. Но я до тех пор буду здесь в безопасности, пока ты будешь меня бояться, ночью и днем стискивая колени.

Она медленно встала из-за стола. Медленным шагом двинулась к дверям. Открыла их, повернула голову и, перед тем. как пойти к себе наверх, сказала Марыну:

– Немногих вещей ты боишься, Юзва. Но все же любовь тебя пугает…

Он почувствовал себя так, словно получил пощечину. Зачем он начал разговор на эту неприятную тему? Зачем мучил ее? Не поверил же он в болтовню Будрыса и Карася о волчице, об угрозе поджечь дом, о страхе Вздренги? Если эта девушка была волчицей, которую надо прогнать, то ничто не мешало ему поехать к нотариусу и переписать на нее дом и сад, уйти отсюда, как это должен сделать порядочный человек. «Черт возьми, – подумал он. – Неужели лес и у меня начинает отнимать душу?»

Он вымылся и пошел в спальню. Вероника была уже там, хотя он ожидал, что после его унижающих разговоров она скроется в своей комнате наверху. Она лежала под периной и спала или делала вид, что спит. Раздеваясь, Юзеф улыбался, потому что подумал: если она не спит, то в тревоге стискивает бедра и колени. Он чувствовал себя уставшим после целого дня, проведенного в лесу, выкурил в постели сигарету и сразу погасил свет. На этот раз за окном громко шумел лес и заглушал звук дыхания Вероники. Он был почти уверен, что понимает речь леса, слышит от него о его враждебности и ненависти, но и одновременно о том. что лес для него – единственный друг и поэтому, пока он остается здесь, он никогда не ощутит одиночества. Голос леса помог заснуть так спокойно, как ни разу до этих пор, забыть о женщине которая лежала рядом. Он не знал, что шум лесных деревьев прогнал у нее сон и породил мысли, которые испугали ее своей жестокостью. Она представила себе, что убивает Марына но не смогла придумать, каким способом это сделать так, чтобы он умирал долго и в муках умоляюще глядя ей в глаза. Зачем он мучил ее воспоминаниями о той минуте в лесничестве. К чему хотел принудить, когда сказал, что остался единственным не покалеченным местью свидетелем ее женского позора? Отчего он злился, когда она становилась доброй и послушной и даже сама хотела, чтобы он взял ее силой? Велел ей быть гордой, неприступной, презрительной. Он сказал правду, что она не понимает мужчин. «Он спит доверчиво, как ребенок, – подумала она. – А ведь я могу встать, пойти в кухню, взять нож и убить его во сне».

Веронике вспомнилась Лешнякова и ее болтовня. Она расстегнула пуговицы ночной рубашки, сунула туда руку и нащупала большую, твердую грудь. Что мешало ей приподняться на локте над мужчиной и, как в ротик младенца, вложить ему в губы сосок? Сама мысль о том что он будет ее сосать, пить из нее жизнь – хоть воображаемую, выдуманную, – наполняла ее тело дрожью наслаждения, а прикосновение к собственному соску давало странное удовольствие. С удивлением она обнаружила, что колени и бедра раздвигаются сами. Ей стало жарко, она отбросила перину. Но мужчина спал, громко посапывая, и это так ее рассердило, что ей снова захотелось взять нож и смертельно его ранить, словно бы только это могло успокоить ее жажду.

Как долго она лежала полуобнаженной в слабом свете луны? «Оборотень» – так сказала о Марыне Эрика… Однако Вероника не смогла удержаться, протянула руку и притронулась к его коротко остриженным волосам. Он, похоже, не проснулся, и она повернулась на бок, приподнялась на правом локте и левой рукой все смелее гладила его жесткие торчащие волосы. Потом кончики пальцев, которые начинали неметь, передвинулись на его лоб. Она задержала руку на веках закрытых глаз, и сердце ее забилось в страхе, когда под пальцами она ощутила дрожание ресниц. А значит, он проснулся. Страх прогнал ее руку на его нос, потом – на губы. Пальцы почувствовали – как ей казалось – влажные и липкие губы, как у грудного ребенка. И тогда страх исчез, она разорвала на груди рубашку, придвинулась ближе к мужчине и сосок левой груди сунула ему в губы.

Он начал его сосать, как ребенок. Это было приятно и так хорошо, ведь она давала ему себя, свою жизнь. Ее левая рука начала ползти по его телу. С удивлением она прикоснулась к маленькой пуговке мужской груди, поразилась, что есть что-то необычайно интересное и возбуждающее в открытии тайн мужского тела – она не знала об этом в браке с Кулешей. Ее рука, ее пальцы открывали перед ней какой-то новый мир, она ощущала высокий купол мужских ребер, потом впалый живот с твердыми мускулами, совершенно иной, чем у нее. Вероники. Он все сосал ее, медленно, она чувствовала не только его губы, но и легкое сжатие зубов. Это, однако, не причиняло ей боли и даже увеличивало наслаждение. Она легла на Марына и шептала ему на ухо: «Мы будем ездить по лесу так, как ты захочешь. Я буду служить тебе верно, как захочешь. Я буду любить тебя такой любовью, какой ты захочешь». Он теперь принадлежал ей. Он больше не будет желать официанток из Гауд.

Она перестала шептать ему на ухо, когда впервые в жизни услышала и поняла речь собственного тела. Она начала целовать его в лоб, в глаза, вынула у него изо рта свою грудь и прижалась к его губам своими губами. И тогда он пошевелился под ней. Его неподвижные до сих пор руки обняли ее, она почувствовала их на своих нагих ягодицах. У нее было ощущение, что она временами теряет сознание от мучающей ее жажды. Тут Вероника подумала, что если сейчас она убежит, то возненавидит и убьет себя. Поэтому она сама причинит себе боль, пусть самую страшную. Громко дыша, она перебросила через него бедро, встала на колени и села на его член. Негромко вскрикнула, потому что ожидала боли. Но получила ощущение приносящей наслаждение наполненности. А вместе с ним наступило облегчение. Дрожа от счастья, она взяла его голову в руки. В слабом лунном свете она едва видела черты его лица, но ясно рассмотрела блеск слез, которые стекали из ее глаз на его глаза и щеки. Она легко пошевелилась на нем, а потом вздрогнула, потому что где-то в глубине ее лона ее ударило вырвавшееся из него семя… Издалека она услышала шум леса. Еще сильнее прижалась к нему грудью и лицом, а он стиснул ее руками до потери дыхания. Эта минута, казалось, будет продолжаться вечно, потому что их охватила любовь, великая, чистая и настоящая.

66
{"b":"20612","o":1}