Русский парень обменялся с Алексеем долгим, тягучим взглядом, в котором читалось все разом: и ужас, и растерянность, и даже какое-то не лишенное веселости изумление. Но, в общем, было это совсем не смешно.

В студийном коридоре Алексей столкнулся с Валерком, который приветствовал его как старого друга и пообещал вот-вот вернуть долг.

С воодушевлением проработав около трех часов, Антон вышел из комнаты, спустился на первый этаж к автомату с напитками и купил себе кофе. Около автомата стояла женщина средних лет с рыжими волосами и курила тонкую длинную сигарету, сбрасывая пепел в коричневый пластиковый стаканчик, в остатки капуччино. За несколько месяцев, что Антон провел здесь, они примелькались друг другу. Она слегка подвинулась, будто бы давая ему место, он кисло улыбнулся. Из полутемного коридора грянул мальчишеский смех — это были украинские порноактеры, которым просто некуда было пойти. Стоя в коридоре, они курили, бросая окурки прямо себе под ноги на протертый линолеум. Женщина глянула туда с видом оскорбленной добродетели, потом перевела на Антона взгляд своих желтоватых глаз.

— А вы что здесь делаете, — первая заговорила она, — в такую ночь?

— В такую ночь, — ответил Антон тем более просто, что это было чистой правдой, — я делаю здесь кино.

— О! — оживилась она; длинный хоботок пепла слетел с конца ее сигареты и зашипел в стаканчике. — Не покажете? Как делают кино?

— Сделайте одолжение, — согласился Антон и, любезно пропустив ее вперед, повел по узким, извилистым, тускло освещенным коридорам, плотоядно следя за тем, как под тканью ее брюк переливаются половинки зада.

У Антона в комнате была бутылка прасковеевского коньяка, лимон и зеленый чай «Липтон» в литровой бутылке. Увидев коньяк, Соня заявила, что вот-вот за ней заедет друг, но Антон возразил, что сегодня особенная ночь, почти такая же, как ночь Предопределения, и друг ее не осудит. Соня охотно согласилась с Антоном, и он коротко посвятил ее в тайны монтажа. В ответ она рассказала, что занимается организацией заграничных туров для о-очень состоятельных и притязательных клиентов, а Антон рассказал о недавнем путешествии Алексея, и она несколько раз уточняла, где именно находится Кашгар.

Друг все не ехал, зато появился Алексей, а следом к Антону на огонек забрел и Валерок. Он имел дурную привычку забывать, кому он уже рассказывал о своих злоключениях, и, увидев Алексея, пустился в подробности. Существовал он на средства более удачливой жены, которая его не ставила в грош, но с рук почему-то не сбывала, скорее всего из-за детей. Действительно, что-то в его представительном облике предстательствовало за папство, точнее, за отцовство. Он имел внешность идеального отца. Как бы то ни было, а с таким отцом было не стыдно пройтись по улице, даже если и в карманах у него было пусто. Только сейчас было не совсем понятно, хотя Валерок и пытался пролить на это свет, почему накануне главного семейного праздника он оказался здесь, а не в кругу своего семейства.

Конечно, о работе в такой обстановке не могло быть и речи. Антон потягивал коньяк и участливо слушал стенания своего приятеля, а Валерок, видимо, голодный, быстро захмелел и озорно поглядывал на рыжую Соню.

— Как вас звать, юноша? — насмешливо спросила Соня.

— Ах, девушка, — ответствовал Валерок, — мое имя вам ничего не скажет, потому что и мне самому оно ничего не говорит.

Быть может, лирично настроенный, он надеялся затронуть ее душевную организацию, ударить, так сказать, по струнам ее души, как по струнам арфы, и вызвать ответный благодатный звук, однако сегодня, по-видимому, струны ее души были настроены звучать для Антона.

Алексей подивился, как много одиноких фриков бродит в новогоднюю ночь по доживающей последние дни студии. Низко гудела аппаратура и тонко, по-комариному, лампы дневного света. Разговор опять зашел о путешествии Алексея в Уйгурию, и он, между прочим, высказал мнение, что у людей, которых мы презрительно называем чурками, стоило бы кое-чему поучиться, хотя бы солидарности и взаимовыручке, так недостающих русским. Соня безоговорочно его поддержала, ибо истолковала услышанное в каком-то совершенно специальном смысле, а Валерок издал некое невнятное мычание, то ли соглашаясь с ним, то ли раздумывая верить ему на слово. По мере того как пустела бутылка, взгляд Сонин затягивало поволокой, каким-то прозрачным туманом, в котором нарастало обещание, предназначенное Антону. Как-то уловив это, Валерок заметно поник.

— Женщина друга — для меня святое, — произнес Валерок с достоинством.

Алексею стало душно. Он вышел на улицу и закурил. Где-то за охряной стеной ухнула петарда. «Да хер с ним, — подумал он с нетрезвой лихостью, — с этим другом». Вслед за первой петарды пошли канонадой, как будто спустя двенадцать лет после Грозного на этот раз уже полевые командиры устроили новогодний штурм федеральной столицы. А между тем наступил очередной год нашей жизни. И это была редкая зима, когда в новогоднюю ночь на улицах не лежал снег.

Соня оставила их сразу после пяти: скорее всего ждала, когда откроется метро; Валерок вышел за какой-то надобностью на пять минут и канул. А Алексей долго еще сидел перед экраном, смотрел, как Антон щелкает мышью, примеривая кадр к кадру, и думал, как убога, сера, никчемна должна быть жизнь таких Валерков, которые во имя чего-то же соглашались жить так, как они живут, стреляя стольники, не будучи ни революционерами, ни борцами с режимом, ни художниками, ни отшельниками.

В половине шестого Антон тоже неожиданно решил ехать домой и некоторое время боролся с соблазном сесть за руль своего «Мицубиси». Вопреки вялым протестам Алексея, на этот раз соблазн победил. Они домчались до дома по абсолютно пустым дорогам минут за пятнадцать, криво въехали во двор и разошлись по своим квартирам.

В полдень 1 января 2008 года наш район выглядел как в старые добрые времена: не было ни людей, ни машин, а только лоси, белки и зайцы, да тропа, проложенная ими по девственному снегу к станции метро. В половине второго дверь в квартиру Антона Алексею открыла Рыжая Соня. Она терпеливо щурилась на него, придерживая полу застиранного халата, будто ожидая, пока память — этакий аппарат, турникет — не выдаст ей билет относительно него, не пропустит его отличительные особенности в свои недра. Потом билет был выдан.

— Слушай, — сморщила она свое милое личико, — сходи за пивом.

Алексей был так поражен ее появлением здесь, что молча и безропотно отправился исполнять просьбу. Когда он его принес, Рыжая Соня привела себя уже в более приличный вид, хотя распутный, видавший виды халат Антона все еще облегал ее острые, но широкие бедра.

— Ну вы даете, — только и сказал Алексей. — Мы ж с ним вместе ехали.

— А ведь я цыганка, — пояснила Соня. — Сегодня здесь, а завтра там.

— Цыганка или еврейка? — спросил вошедший в кухню Антон.

— И цыганка, — сказала она, прижав голову к его бедру и задрав лицо, — и еврейка. И много еще кто. А поэтому, — обратилась она уже к Алексею, — всю правду тебе доложу. Только ты сам не плошай — хорошо слушай. Ну, давай, рассказывай, какая фигня приснилась? Я же вижу.

Алексею было так невыносимо носить в себе свою тоску, что сейчас он готов был говорить о ней с кем угодно. К тому же в голову его втемяшилась шальная мысль, что в новогоднее утро можно вот так, невзначай услышать какой-нибудь волшебный, наимудрейший совет, который, как ключ, а не как отмычка, замкнет все проблемы.

— А что, расскажу я ей? — обратился он к Антону.

— Ей можно, — одобрил тот, откупоривая бутылку пива.

И он действительно начал рассказывать, не выбирая слов, но нетрезвая самоуверенность польщенной Сони вынесла ее мысль вперед состава.

— Значит, слушай сюда, — сказала она решительно, временно беря власть над коллективным разумом в свои руки. — Если тебе женщина — замужняя женщина? — уточнила она и продолжила после кивка Алексея, который уже понял, что ничего путного не услышит: — Так вот, замужняя женщина говорит, что она не может уйти от мужа потому, что именно сейчас — ты слышишь! именно сейчас — вот незадача — у него, у мужа, очень серьезные неприятности на работе и в такой момент она не может его оставить, то она тебя разводит. Ты понял? Кто ж она будет после этого? Да ты и сам не хочешь, чтоб она так подло поступила с мужем, пусть и мудаком? Во-от. — Соня отпила несколько крупных глотков из пивного бокала, облизнула пену на губах. — Дальше. Именно сейчас у мужа обнаружили очень неприятную болезнь. Нет, — выставила она руки, — не так все страшно, не так все, так сказать, смертельно, но последствия могут быть непредсказуемыми, и именно сейчас она никак не может бросить его. Да, бросить. Ведь ты этого добиваешься?