- Виль, мне так хорошо с тобой… - выдохнул в шею, обнимая его. – Слу-у-ушай… – я отстранился, припоминая интересную деталь: – А почему «Лари»?

Виллар поморщился.

- Флерр, ну, что ты всякие глупости запоминаешь! Лучше бы посетовал, что с гостями этими бесконечными мы с тобой не занимались уже седмицу нормально!

- Лари, ты мне зубы не заговаривай!

- Флерран, – он поморщился и закатил глаза, – прекрати меня так называть!

- Не-а! – я чуть не запрыгал от нетерпения. – Это что значит? Детка? Зайка? – я, и честно, не знал, как-то прошла такая малость мимо меня, хоть и изучал его язык.

- Вот ты… любопытный!

- Ага! Ну?

- Всё-то ему интересно… – побурчал он. – «Лари» - это детское имя, значит… – он вздохнул, - «малыш». А у меня ещё и имя созвучное, вот мама и… забывается иногда.

- Ой, как здорово!

Он опять сморщился.

- Флерр, ну, вот откуда у тебя столько нездорового интереса, м?

- Ну, почему это нездорового! Очень даже здоровый интерес!

- Хороший мой, пообещай, что не будешь так меня называть!

- Эм… Ну, хорошо, на людях не буду, мой Лари! – хихикнул я.

- Флерр, я серьезно, мне… не очень приятно.

Я вздохнул, вот что с ним делать, м?

- Виль, – я чмокнул его в нос, – не буду, если ты хочешь… – и, прищурившись, поинтересовался: – А ничего, что я тебя Вилем кличу, м?

- Нет, так мне нравится! – добродушно ухмыльнулся он.

- Вот и славно. Это что-то значит?

- Нет, на мое счастье, ничего не значит.

- Тю-ю… А я то уже губешки распустил, что как-нибудь красиво тебя по незнанию называю!

- Ничего, мне очень нравится, как ты мое имя сократил, – он протянул мне руку: – Пошли, надо всех подготовить, и твой подарок преподнести с наибольшим торжеством!

- Точно, только оркестра с фанфарами нам не хватает. Только сейчас его рано дарить, картине высохнуть надо.

- А сколько времени сохнуть будет?

- Они когда уезжают?

- Через тройку дней.

- Ну, вроде, должно успеть подсохнуть. Только предупредить надо будет, чтобы по первости руками не трогали.

Эти дни были заполнены смехом, какой-то легкой суетой и постоянным ощущением праздника. И вся эта кутерьма крутилась вокруг Ксаррти. Её муж тоже быстро нашел общий язык с моими медведями и людьми, с папой так вовсе сдружился, но Ксаррти… Она была везде! То на кухне маме помогает, удивленно наблюдая, как пироги в печи подходят, то с Машшеей и Леновой сплетничает, похихикивая, то с сестрой и Синитой в бездонных шкафах и сундуках окопается, а после они с воодушевлением друг другу объясняют, какое платье краше и лучше. А через час она уже с Лиссарой тетешкается или с детишками Талли воркует. Даже братьев-близнецов уговорила на спине её покатать. Ох, это было целое представление, «выезд королевы» называется. Только королева вышла разудалая и раскрасневшаяся, голые пятки сверкают, волосы кое-как в косу заплетены, глаза горят, восторгу и визгу – не счесть. А мелкота еще больше довольна, рядом скачет и вопит.

Виллар на это смотрел круглыми глазами, видать, ни разу в жизни не имел возможности наблюдать, как достопочтенная мать семейства шалить изволит, как дите неразумное. А вот папа его, Тисраш, только смеялся довольно, глазами не менее озорно сверкая, и жене советовал, как на широкой медвежьей спине поудобнее устроиться. Сам-то, увы, уместиться не мог, маловаты для него братские спины оказались. Её чудачествам он нисколько не удивлялся, но заметно было, что он соскучился по милой и бесшабашной Ксаррти и счастлив был забыть, хоть на время, блистательную и великолепную госпожу эн-Ларру. Они мне ощущались какими-то помолодевшими, будто здесь, вдали от привычного им окружения, наконец-то смогли сбросить осточертевшие маски и наслаждаться жизнью в полной мере.

В последний день устроили праздник, Виллар с отцом пообещали грандиозный фейерверк, что было принято всеми, и особенно мелкими, мной в том числе, просто на ура.

Представление картины народу было обставлено, как и грозился Виль, очень пышно и торжественно. В час икс все домочадцы были собраны в гостиной, куда мы перенесли полотно, предварительно завесив его от любопытных глаз. И вот, после пламенных речей и заверений в бесконечной любви и преданности, ткань была сдернута. Следом пронеслось восхищенное «О-о-о…» Вот только мама Виллара молчала. Я, кусая губы, стоял и ждал реакции Ксаррти на портрет. А она все стоит и молчит, молчит и стоит. Психовать я начинал нешуточно, ведь, если честно, дарил-то на свой страх и риск. Наверное, надо было просто и тихо подарить и не устраивать концерт из пустяка. Может, ей не нравится, а она меня расстроить боится?

Наконец Ксаррти очнулась.

- Великий Мерт… Эт-то мне? Правда, мне? – недоверчиво посмотрела мне в глаза, а выражение лица точь-в-точь как у ребенка, которому совершенно просто так, от широты души, самый огромный наилюбимейший торт подарили и сказали, что может сама все съесть, столько же какого-то детского восторга, неверия и счастья.

- Ага, – я кивнул. – Вам нравится?

- Уи-и-и-и!!!!! – ультразвуковой визг чуть не лишил меня слуха, а торнадо в юбке, на мое счастье, перехватил на подходе Тисраш. – Флерран!!! Я тебя обожаю!!! Пусти, пусти, тебе говорю, – она пихала мужа кулачками по рукам, что держали её. – Дай я тебя расцелую, чудо мое!!

Я шустро спрятался за спину Виллара под смешки родных.

- Ксаррти, не увлекайся, совсем ребенка перепугала!

- Флеррана? Да никогда! Он у меня мальчик храбрый!

А вот от этого «мальчика её» меня и в самом деле начало потряхивать. Пережить участь Виллара, который с огромным облегчением понял, что мать прекратила его опекать, мне не хотелось совершенно.

- Мама, ты не увлекайся! – со смехом встрял мое солнце. – Он, конечно, мальчик храбрый, но после твоих воплей заикой останется!

Я активно закивал головой, выражая свое полнейшее согласие с его словами.

- Флерран, эм… хороший мой, а не подскажешь, а что это такое я танцую, м? – немного успокоившись в объятиях мужа, но не переставая восторженно блестеть глазами, жадно поинтересовалась Ксаррти. – Это ведь танец? – я кивнул. – А какой? Скажи-скажи! – она чуть ли не подпрыгивала от нетерпения. – Никак в голову не приходит ничего похожего!

- Фламенко, – признался я.

- Ох ты… – она голову набок склонила, губку пальчиком потеребила. – Я с таким не знакома… Ты можешь научить?

Помявшись, пришлось признаться:

- Я не танцую… Ну, в смысле, не умею его танцевать.

- Но ты же с танцем наверняка знаком, раз смог так верно передать его настрой? – блистательная Ксаррти страстно пожелала приобщиться к новой культуре, не иначе. Уж больно ярко глаза загорелись, так и до пожара недалеко.

- Ну, да… Я на концерт ходил, когда к нам танцоры из Испании приезжали.

- Тогда все проще простого! Ты вспомни танец, а Виллар нам его протранслирует!

- Э-э-э… А это как можно сделать?

- Флерр, – Виллар вытащил меня из-за своей спины, приобнимая, – мама права, наша связь уже сильна, и я смогу увидеть твои направленные воспоминания, а уж показать иллюзию из твоих воспоминаний – проще простого!

- Но… я и концерт-то почти не помню… Давно это было…

- Не переживай, ты постарайся и вспомни хоть кусочек, а вместе потом все выцепим.

- Хорошо, – пожав плечами, согласился я, ведь не отстанут, любопытные такие.

Я честно постарался сосредоточиться. Легко сказать - вспомни! Это было больше десяти лет назад! Подумать страшно, я тут почти девять лет! А ведь тогда мы с бабушкой пошли на тот концерт. Она так хотела на него попасть, специально в Питер приехала на гастроли какого-то всемирно известного испанского балета или труппы, как их правильно называть-то, не знаю, и они танцевали фламенко. Осень тогда была, я помню… Только не такая ясная и золотая, как в моем лесу, а обычная хмурая, пасмурная, невзрачная, тоскливая питерская осень… И они… они просто зажгли, сначала меня, потом зал, и под конец выступления мне казалось, что под их танцем горит весь город. Они меня поразили до глубины души. Я не увлекался танцами и всей концертной кутерьмой, на сам концерт пошел только из-за бабушки. Но вечером не мог уснуть… эта музыка, движения, хлопки, треск кастаньет, ритм, огонь, страсть!!! Всё это стояло перед глазами и не отпускало. Я помню, что, не утерпев, рисовал посреди ночи, фиксировал на бумаге все, что запомнил, а днем спешно дорисовывал. Наброски оставил у себя, а получившуюся картину подарил бабуле, её слезы от радости до сих пор перед глазами, и это её: «внучек любимый»…