Пароход вошел в Крестовую губу при сильном ветре. Свирепствовал при ясном небе «веток» — знаменитый новоземельский ветер. Он валил с гор, перебрасывая камни и разрушая все на пути. Над водой стоял туман из брызг.

Пароход стал на два якоря. Шлюпок не спускали. Пассажиры, скучая, сидели по каютам. Компания чиновников затеяла в салоне игру в преферанс.

Поздним вечером художник вышел на палубу полюбоваться на полуночное солнце, на панораму гор и еще раз поискать, не найдется ли закрытого места, где можно расположиться с красками.

Поднявшись по трапу, он услышал возбужденные голоса, доносившиеся из-под кормы.

Шлюпка-шестерка, порядочно загруженная ящиками, пыталась отойти от парохода, но ветер отбрасывал ее назад. В шлюпке находилось десять человек. Девять промокших гребцов, сидя и стоя, с натугой налегали на весла. Но крепкий ветер мешал. Шлюпка, как пришитая, держалась близ кормы парохода. Только продвинется на несколько метров — ветер отбросит ее назад. На корме орудовал добавочным веслом десятый. В матросском бушлате, с обнаженной головой, — ветер давно сорвал фуражку, — щурясь от соленых брызг, секших лицо, этот человек весело выкрикивал:

— Разом-раз! Ну, разом-раз!.. Дружно, крепко, раз!..

Бывает: увидит человек чужое дело — и сам загорится желанием принять в нем участие. Так весело выкрикивал моряк команду, так мужественно смотрел он вперед, что художник вдруг почувствовал необходимость помочь, принять участие в радостной борьбе с жестоким встоком, с крутой волной, со злым потоком несущихся брызг. Звонко и возбужденно он крикнул:

— Можно с вами?

Седов обернулся. Художник снова прокричал:

— У вас свободное весло! Возьмите меня с собой!

Г. Я. Седов на капитанскоммостике 1912 г.

Зимовка «Св. Фоки».

С картины худ. Н. Пинегина.

Г. Я. Седов на палубе «Св. Фоки».

Геологический кабинет М. А. Павлова на «Св. Фоке».

Зима. 1912–1913 21.

Седов подвел шлюпку к борту. Художник, мотаясь в воздухе, спустился по штормтрапу и прыгнул в шлюпку, как был, без шапки и в ботинках. С остервенением принялся грести.

Вероятно, одной человеческой силы и не хватало. Медленно и почти незаметно для глаза шлюпка начала подвигаться вперед. Все же прошло около часа, прежде чем добралась она до берега, а до него было не больше сотни метров. Под прикрытием берегового склона шлюпка пошла быстрее. Художник первым выскочил с фалинем в руках на полосу черного размельченного шифера и подтащил шлюпку ближе. Когда ее разгрузили и выволокли на берег, Седов обтер лоб рукавом и возбужденно сказал:

— Ну, кто говорил, что не выгребем? Вот здорово!

Он хлопал мокрых гребцов по плечам, тискал руку художнику. Заметив, что с командирского мостика на пароходе кто-то смотрит в бинокль, рассмеялся и, приподнявшись на носки, помахал в ту сторону рукой. Возбужденные и радостные люди принялись перетаскивать дальше от берега ящики и свертки. Седов с художником начал ставить палатки. Ветер трепал их полы, путал оттяжки, опрокидывал стойки. Одну палатку в конце концов укрепили. Все так же весело и бодро Седов бросил художнику:

— Да вы молодец! Мастер на все руки. Где вы палатку научились ставить?.. Я думал раньше, что у художников такие тоненькие ручки, только и могут картинки рисовать. А вы веслом ворочаете — дай бог другому матросу!

Вечером, вернувшись на пароход, художник вспомнил этот комплимент. Пожалуй, никогда ещё людская похвала не возбуждала такой гордости, как эта из уст моряка.

Художник вспомнил также, как, прощаясь после чая в новом лагере гидрографов, он почувствовал, что не хочется плыть на пароход от этой дружной команды с таким бодрым капитаном во главе. Он так сердечно жал руку на прощанье, звал заходить.

— Соседями будем!

Глава XXI

НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ

Георгий Яковлевич ради удобства работы расположился лагерем не у колонии, а в средней части Крестовой губы. Иначе не успел бы за короткое лето нанести на карту весь залив длиной в тридцать пять километров и шириной около семи. Работа пошла по давно налаженному порядку. Здесь пришлось уделить особенное внимание морскому промеру, чтоб не пропустить опасных для мореходства подводных камней и банок. Как всегда, Седов, кроме работ по инструкции, затеял много других. Собрал геологическую коллекцию, установил вековую марку: впоследствии ученые определят по ней перемещение береговой линии. Старался выяснить экономическое и промысловое значение этого района. У Седова был на этот раз помощник — студент-политехник Заболоцкий. Дело шло еще живее, чем на Колыме. Рабочих было десять человек, из них только один настоящий матрос — эстонец Юган Томиссар. Это мало смущало Георгия Яковлевича. Он умел за одно лето превращать земледельцев и плотников в хороших гребцов, лотовых матросов, футшточников и кашеваров. На команду он не жаловался никогда.

Стоял хмурый новоземельский день. В такую погоду горы вокруг залива наполовину обрезаны низкими тучами, а голубой ледничок в седловине у Средней горы кажется свисающим с неба. Тучи спускались все ниже. По временам проходили полосы тумана из мельчайших капелек влаги. Они садились седым налетом на оттяжки палаток, на ресницы и волосы.

В такой день работать на море невозможно — часто теряется видимость. Георгий Яковлевич сидел с помощником в застегнутой палатке. Наморщив брови, он переносил на карту детали из записной книжки с кроками. В соседней палатке, у команды, пиликала гармошка. По временам доносились оттуда взрывы смеха и крепкие словечки.

Среди этих привычных звуков послышался хруст гравия под чьими-то ногами.

— Можно к вам?

Георгий Яковлевич расстегнул полу палатки.

— А!.. Милости просим. Вот уж, действительно, «прошу к нашему шалашу».

Гостем оказался художник. Георгий Яковлевич убрал планшет с картой.

Художник осмотрелся.

В палатке было тепло и по-походному уютно. У стенок складные койки и такие же столики, в углу керосиновая печь.

— Ну, какие у вас в колонии новости? — первым заговорил Седов.

— Новости, пожалуй, неважные. Из-за них к вам и собрался, вроде как по делу… В бараке у моих соседей не совсем благополучно… Они из-под Вологды. Деревенские плотники… Представьте, не прошло еще трех недель, а у них, чуть не у всех, признаки цинги. Пришли ко мне, просят лекарство: ноги-де пухнут. Спрашиваю: «Какая у вас пища?» Говорят: «Пища обнакновенная — хлебушко». — «А еще?» — «А еще кашу варим». — «И все?» — «Все», — говорят. «А чай и сахар?» — «Нету…» — «Что же вы, умные головы, думали, — спрашиваю, — когда соглашались ехать на Новую Землю, с таким провиантом?» — «А мы, — говорят, — не знали, куда едем. Сбивал нас от подрядчика Агафонова, Петра Ильича, десятник Анисим Тимофеевич. Поспрошай у него»…

— А этот Анисим Тимофеевич тут? — перебил рассказ студент-помощник.

— Тут же сидит. Спрашиваю его: «Как же ты сманил сюда мужиков, не узнав как следует, куда едете и какой будет провиант? Ведь здесь лавок нет». — «А мы завсегда, — говорит, — не ведаем, куда повезут. Расеюшка велика, разве узнаешь, какие есть места и острова. Сказывал подрядчик, что работать будем на острове в Белом море, проезд бесплатный, одежа и харч от подрядчика, за лето на брата по шестьдесят рублей выходит, на всем готовом. Отбою не было от мужиков. Шестьдесят рублей на хозяйство, сам знаешь, какие деньги. Вот и поехали. А в Архангельском хозяина и не видели. Выдали нам муки пять мешков, крупы мешок, соли туесок да сала говяжьего корчагу. Да еще сапоги старые с полушубком на каждого. А насчет чаев да сахаров, приказчик сказал, от хозяина распоряжения не было. Вот так и поехали».