Трудно было, конечно, представить, чтобы такая проч­ная конструкция, как самолет, могла разрушиться от звука. Ну, плафоны — другое дело, они все-таки стеклян­ные.

Но Богуцкий, ссылаясь на мощность звуковой волны, настаивал на своем и привел Пете еще много различных доказательств.

“Видно, — говорит Богуцкий, — случайно “ноты” это­го страшного звука действовали с определенной после­довательностью на определенные детали самолета, за­ставляя их вибрировать. В определенный момент полу­чилось сложение сил и наступило разрушение”.

“Помогайте нам, товарищ Янин, или, вернее, даже включайтесь в эту работу, — говорил он Пете. — Дело очень серьезное, поскольку оно касается обороны нашей родины. Ведь мы с вами создадим такое оружие, кото­рого ни у кого, кроме как у нашей страны, не будет. Сделаем это быстро, без шума. Представляете, какое спасибо нам скажут правительство и народ!”

“Я стою, — говорит Петя, — и ничего не вижу перед собой от радости и удивления”.

“Сделаем! Конечно, сделаем! — отвечает он Богуцко­му. — Отъезд из Ленинграда я отложу, если нужно. Да­вайте буду помогать!” “Только одно условие, — говорит ему Богуцкий: — все это должно быть, как вы сами понимаете, в секрете. Ни один лишний человек не должен знать, даже ваш то­варищ, лейтенант”.

“Я было начал возражать, — говорит Петя, — но он очень уж настаивал”.

После этого разговора Петя перетащил к профессору свои граммофонные пластинки, не говоря мне ни слова, и начал с ним работать. Оборудования и станков, еще не эвакуированных, у Богуцкого оставалось много. Только людей не хватало.

“Я даже не знаю, как бы они без меня обошлись”, — говорит мне Петя.

“Ну, и в каком положении это дело теперь?” — спраши­ваю я.

“Представь себе, что прибор совершенно готов! — отвечает Петя. — Нужно сказать, работали мы все не покладая рук. Да ты сам вчера ночью слышал мою пла­стинку… Это уже производилась регулировка”.

“Устройство прибора очень несложное, — продолжает Петя. — Специальный электрический коммутатор по строго рассчитанному времени произведет включение электрозапалов у различных зарядов взрывчатки, заклю­ченных в резонансные камеры. Благодаря этому должен получиться не один взрыв, а ряд быстро идущих один за другим. Все сольется в мощный звук, точно такой, как у. меня зафиксировано на пластинке. И если тот самолет действительно погиб от звука, то и другие, такой же конструкции, возможно, последуют за ним. Но вот что я тебе должен сказать…”

Петя сделался необыкновенно серьезным и говорит мне уже шопотом: “Есть, в приборе, по-моему, некоторые неясности… Вы­держит ли нагрузку отражатель, предназначенный для направления звуковой волны кверху? Достаточно ли крепки перегородки, отделяющие одну резонансную ка­меру от другой? Ну и еще разные мелочи… Ты понима­ешь, машина вообще рассчитана на воспроизведение по крайней мере двухсот звуковых “выстрелов”. Но вот са­мый первый меня сильно беспокоит… Богуцкий и слышать не хочет о том, чтобы приняли участие еще какие-ни­будь люди. В последнее время он даже ко мне стал от­носиться немного пренебрежительно. Все время умаляет значение моей пластинки, уверяет, что будто бы можно было обойтись и без нее, а конструировать задуманную машину на основе одних математических расчетов, при­шедших ему недавно в голову.

Я нисколько не обижаюсь на это и согласен с тем, чтобы о моем участии даже не знали, лишь бы прибор действительно стал работать, — говорит Петя. — Если бы моя помощь как механика в настоящее время не была нужна, то я давно бы оставил его в покое. Но ты пони­маешь, им там без меня будет все-таки трудно…

А нужно было бы пригласить на помощь еще неко­торых специалистов. Следовало бы поставить это дело шире.

Ты понимаешь, он собирается все это преподнести сюрпризом. Это уже никуда не годится. Он, конечно, стремится принести нашей родине пользу, и не малень­кую. Но нельзя его оставлять одного без хорошего това­рищеского коллектива. Два сотрудника, работающих с ним, тоже начинают понимать, что такую ответственную работу так вести нельзя. Вот сегодня ночью…”

Здесь Петя остановился на полуслове, стал прислу­шиваться и вдруг побледнел.

“Что с тобой?” — спрашиваю его.

“Разве не слышишь: воздушная тревога!”

А я задумался над тем, что он мне рассказал, и действительно не заметил, как на дворе завыли си­рены. “Ну и что ж такого, что тревога! Разве ты впервые ее слышишь?” — говорю ему.

Петя встает и начинает ходить по комнате.

“Я все-таки пойду, — говорит он. — Не могу я его оставить одного, без меня ему будет трудно. Сегодня на­мечается небольшой опыт… Возможно, что все обойдется благополучно”.

Я не стал его задерживать, и он ушел.

Тогда мне было трудно сразу во всем этом разо­браться.

Действительно, положение серьезное! Нужно как-то повлиять на Богуцкого, помочь ему.

Подумав немного, я решил твердо: необходимо не­медленно спешить в штаб и там объяснить положение дела.

Когда я вышел на улицу, бомбежка была уже в пол­ном разгаре. Высоко в безоблачном небе гудели враже­ские самолеты. Лунная, с заморозком ночь немного успо­коила мои нервы, но тяжелое предчувствие, появившееся у меня вскоре после ухода Пети, оставалось.

Быстрым шагом направился я к расположенной вбли­зи танковой части, где мне могли бы дать машину, и уже через несколько минут ехал в ней по направлению к городу.

Равномерный шум автомобильного мотора, работав­шего на полной скорости, иногда заглушался недале­кими разрывами фугасных бомб. К каждому из них я невольно прислушивался, ожидая услышать совсем другое.

Мы были на полпути к штабу, когда хорошо знако­мый мне рев отчетливо раздался сзади.

Я выскочил из машины, стараясь угадать направле­ние, где должен находиться институт.

Рев, продолжавшийся всего несколько секунд, уже прекратился, и кругом наступила относительная тишина.

Я увидел несколько горящих и падающих самолетов, но до моего сознания это доходило как-то слабо. Слишком тревожила меня судьба Пети и остальных товарищей. Не случилось ли чего-нибудь, живы ли они?

Надо скорее вернуться! И мы помчались в обратном направлении, развивая бешеную скорость.

Когда подъезжали к территории института, уже зву­чал отбой тревоги и из бомбоубежищ выходил народ. Мне пришлось бежать по парку по направлению к лабо­ратории Богуцкого вместе с людьми из спасательного отряда.

Здание охватил огонь. Рядом со зданием была видна огромная воронка, повидимому на том месте, где стояла резонансная машина. А через некоторое время я решил, что ни Пети, ни остальных товарищей, вероятно, уже нет в живых.

На следующий день мне срочно пришлось улетать из Ленинграда без Пети…

Рассказчик замолчал, как бы прислушиваясь к стуку капель дождя, забарабанивших в окна, и нам стало ясно, как тяжелы ему все эти воспоминания.

— Когда я докладывал о случившемся, — продолжал он, — мне мало верили. Каких-либо серьезных доказа­тельств, собственно, не осталось. Пожар здания, ворон­ку возле него и гибель товарищей каждый легко мог объяснить попаданием обыкновенной бомбы.

Единственно, что было вне всякого сомнения: в эту ночь на территории города и в окрестностях нашли четы­ре сбитых “Юнкерса-88”. По заявлению штаба противо­воздушной обороны, это были все “юнкерсы”, какие только участвовали в том небольшом налете.

О странном рассказе лейтенанта Воронова мне при­шлось вспомнить еще раз совсем недавно. В одном из наших научно-исследовательских институ­тов мне рассказали, что механик Петя Янин остался жив и спустя некоторое время вышел совершенно здоро­вым из госпиталя. Не пострадали и сотрудники Богуцкого. О судьбе самого Богуцкого мне ничего не могли сказать.

Янину удалось разыскать неподалеку от развалин сгоревшей лаборатории свою необыкновенную граммо­фонную пластинку и продолжить работу над изобрете­нием.