Спят толстобрюхие сонливцы? И

двери их наглухо закрыты?

Все же скудной будет наша пища, и

спать мы будем на земле,

Пионеры! о пионеры!

Что? уже спустилась ночь?

А дорога все труднее? и мы устали,

приуныли и засыпаем

на ходу?

Ладно, прилягте, где идете, и

отдохните до трубы,

Пионеры! о пионеры!

Вот она уже трубит!

Там, далеко, на заре - слышите,

какая звонкая?

Ну, скорее по местам - снова в

первые ряды,

Пионеры! о пионеры!

^TТЕБЕ^U

Кто бы ты ни был, я боюсь, ты

идешь по пути сновидений,

И все, в чем ты крепко уверен,

уйдет у тебя из-под ног и под

руками растает,

Даже сейчас, в этот миг, и обличье

твое, и твой дом, и одежда

твоя, и слова, и дела, и тревоги,

и веселья твои,

и безумства - все ниспадает с

тебя,

И тело твое, и душа отныне встают

предо мною,

Ты предо мною стоишь в стороне

от работы, от купли-продажи,

от фермы твоей и от лавки, от

того, что ты ешь, что ты

пьешь, как ты мучаешься и как

умираешь.

Кто бы ты ни был, я руку тебе на

плечо возлагаю, чтобы ты

стал моей песней,

И я тихо шепчу тебе на ухо:

"Многих женщин и многих мужчин

я любил, но тебя я люблю

больше всех".

Долго я мешкал вдали от тебя,

долго я был как немой,

Мне бы давно поспешить к тебе,

Мне бы только о тебе и твердить,

тебя одного воспевать.

Я покину все, я пойду и создам

гимны тебе,

Никто не понял тебя, я один

понимаю тебя,

Никто не был справедлив к тебе,

ты и сам не был справедлив

к себе,

Все находили изъяны в тебе, я один

не вижу изъянов в тебе,

Все требовали от тебя послушания,

я один не требую его от тебя.

Я один не ставлю над тобою ни

господина, ни бога: над тобою

лишь тот, кто таится в тебе

самом.

Живописцы писали кишащие

толпы людей и меж ними одного -

посредине,

И одна только голова была в

золотом ореоле,

Я же пишу мириады голов, и все до

одной в золотых ореолах,

От руки моей льется сиянье, от

мужских и от женских голов

вечно исходит оно.

Сколько песен я мог бы пропеть о

твоих величавых и славных

делах,

Как ты велик, ты не знаешь и сам,

проспал ты себя самого,

Как будто веки твои опущены были

всю жизнь,

И все, что ты делал, для тебя

обернулось насмешкой.

(Твои барыши, и молитвы, и знанья

- чем обернулись они?)

Но посмешище это - не ты,

Там, в глубине, под спудом

затаился ты, настоящий.

И я вижу тебя там, где никто не

увидит тебя,

Пусть молчанье, и ночь, и

привычные будни, и конторка,

и дерзкий твой взгляд

скрывают тебя от других и от самого

себя, - от меня они не скроют

тебя,

бритые щеки, нечистая кожа,

бегающий, уклончивый взгляд

пусть с толку сбивают других -

но меня не собьют,

Пошлый наряд, безобразную позу,

и пьянство, и жадность,

и раннюю смерть - я все

отметаю прочь.

Ни у кого нет таких дарований,

которых бы не было и у тебя

Ни такой красоты, ни такой

доброты, какие есть у тебя,

Ни дерзанья такого, ни терпенья

такого, какие есть у тебя.

И какие других наслаждения ждут,

такие же ждут и тебя.

Никому ничего я не дам, если

столько же не дам и тебе,

Никого, даже бога, я песней моей

не прославлю, пока

не прославлю тебя.

Кто бы ты ни был! иди напролом и

требуй!

Эта пышность Востока и Запада -

безделица рядом с тобой,

Эти равнины безмерные и эти реки

безбрежные - безмерно

безбрежен и ты, как они,

Эти неистовства, бури, стихии,

иллюзии смерти - ты тот,

кто над ними владыка,

Ты по праву владыка над

природой, над болью, над страстью,

над каждой стихией, над

смертью.

Путы спадают с лодыжек твоих, и

ты видишь, что все хорошо

Стар или молод, мужчина или

женщина, грубый, отверженный

низкий, твое основное и главное

громко провозглашает себя

Через рожденье и жизнь, через

смерть и могилу, - все тут

ничего не забыто! -

Через гнев, утраты, честолюбье,

невежество, скуку твое Я

пробивает свой путь.

ФРАНЦИЯ

(18-й год наших Штатов)

Великое время и место,

Резкий, пронзительный крик

новорожденного, который так

волнует материнское сердце.

Я бродил по берегу Атлантического

океана

И услышал над волнами детский

голос,

Я увидел чудесного младенца, он

проснулся с жалобным плачем.

от рева пушек, от криков,

проклятий, грохота рушившихся

зданий.

Но я не устрашился ни крови,

струящейся по канавам, ни трупов,

то брошенных, то собранных в

кучи, то увозимых в телегах,

Не отчаялся при виде разгула

смерти, не убоялся ни ружейной

пальбы, ни канонады.

Бледный, в суровом молчании, что

мог я сказать об этом взрыве

давнего гнева?

Мог я желать, чтоб человек был

иным?

Мог я желать, чтоб народ был из

дерева или из камня?

Чтобы не было справедливого

воздаяния времен и судьбы?

О Свобода! Подруга моя!

Здесь тоже патроны, картечь и топор

припрятаны до грядущего

часа,

Здесь тоже долго подавляемое

нельзя задушить,

Здесь тоже могут восстать наконец,

убивая и руша,

Здесь тоже могут собрать недоимки

возмездья.

Потому я шлю этот привет через

море

И не отрекаюсь от этих страшных

родов и кровавых крестин,

Но, вспомнив тоненький плач над

волнами, буду ждать

терпеливо, с надеждой,

И отныне, задумчивый, но

убежденный, я сохраню это великое

наследство для всех стран мира.

С любовью обращаю эти слова к

Парижу,

Где, надеюсь, найдутся певцы, что

поймут их,

Ведь должна быть жива во Франции

музыка тех лет.

О, я слышу, как настраивают

инструменты, скоро звук их

заглушит враждебные голоса,

Я надеюсь, что ветер с востока

принесет к нам торжественный

марш свободы.

Он достигнет сюда, и, от радости

обезумев,

Я побегу перелагать его в слова,

воздать ему славу, -

И еще пропою тебе песню, подруга

моя.

ГОД МЕТЕОРОВ

(1859-1860)

Год метеоров! Зловещий год!

Закрепить бы в словах иные из

твоих деяний и знамений,

Воспеть бы твои девятнадцатые

президентские выборы,

Воспеть бы высокого седого

старика,

взошедшего на эшафот в

Виргинии.

(Я был совсем рядом, молчал, сжав

зубы, наблюдал,

Я стоял возле тебя, старик, когда

спокойно и равнодушно,

дрожа только от старости и

незаживших ран, ты взошел

на эшафот.)

Воспеть бы, не жалея слов, твои

отчеты о всеобщей переписи.

Таблицы населения и

производства, воспеть бы твои корабли

и грузы,

Гордые черные корабли,

прибывающие в Манхаттен,

Одни набитые иммигрантами,

другие, те, что идут с перешейка, -

золотом,

Спеть бы обо всем этом,

приветствовать всех, кто сюда прибывав

Воспеть бы и вас, прекрасный

юноша! Приветствую вас, юный

английский принц!

(Помните, как вздымались валы

манхаттенских толп, когда

проезжали с кортежем из пэров?

Я тоже был в толпе, преданный вам

всем сердцем.)

Не забуду воспеть чудо, корабль,

входящий в мой залив.

Четкий и величавый "Грейт

Истерн" плыл по моему заливу,

в нем было шестьсот футов,

Он входил в гавань, окруженный