Когда Ручкин вошел в кабинет, Сазонов встал, хотя из-за стола не вышел.

— Здравия желаю, Тимофей Григорьевич.

— Рад тебя видеть, Василий Иванович. Проходи, садись.

Сазонов показал рукой на стул и тут же сел, не подав руки посетителю. Ручкин понял — стол, как баррикада, уже отгородил от него бывшего товарища. Они стояли по ее разные стороны. И по этой причине опасности, которые их подстерегали, не были общими. У каждого имелась своя.

Если честно, то став начальником, Сазонов стал побаиваться старых товарищей, выступавших в роли просителей, и старался держаться от них подальше. Он по опыту знал, что большинство людей вспоминают о старых знакомых, если те достигли в жизни каких-то высот и стараются заполучить от них хоть что-то, как говорят — по блату. Сазонов не принял бы и Ручкина, но постеснялся: это сразу могло стать темой для разговоров в отделе. Подчиненные быстро замечают, когда их начальник перестает быть доступным и начинает не узнавать тех кому несколько раньше отдавал честь.

— Как вы тут живете, Тимофей Григорьевич? — Как вежливый гость Ручкин начал издалека.

Но Сазонову всякие «трали-вали», все разговорчики вокруг да около — нож острый. Его кабинет — конвейер. Здесь сотрудникам втыкают за нерадение, благодарят за подвиги, выслушивают жалобы посетителей и принимают решения: «отказать», бывает, хотя и реже — «удовлетворить».

— Так что у тебя, Василий Иванович?

— Хотел поинтересоваться, в чем обвиняют Вадима Васильева. Сразу скажу — он мой племянник.

— Вадима Васильева? — На лице Сазонова обозначилось недоумение. Насколько понял Ручкин — абсолютно искреннее.

Сазонов перевернул несколько листков настольного календаря, подумал, вспоминая.

— Нет, Василий Иванович, такого дела у нас нет…

— Оно связано с убийством Усачевых в Лужках.

— Тем более. — Сазонов оживился. — Дело Усачевых у нас изъяла область. У меня по нему ничего не осталось.

— Ты вроде даже сожалеешь об этом.

— Что-то есть.

— Зря, грех жаловаться. Тебе облегчили ношу, радуйся.

Сазонов сосредоточенно вращал в пальцах авторучку. Потом поставил ее на попа, соорудив нечто похожее на космическую ракету на старте.

— Видишь ли, Василий, это только так кажется на первый взгляд. На деле у всех осталось чувство, что нас обобрали. Во-первых мы уже встали на след. Ни у кого в этом сомнений не было. Успех в раскрытии заметно улучшал показатели отделения. Да и для престижа розыскников такое что-то значит.

— А во-вторых?

— Не знаю как у кого, но у меня осталось чувство, что нас посадили в лужу. Просто так подобные дела не забирают. Чаще всего дерьмовую работу стараются повестить на нас.

— И больше тебя ни о чем не спрашивали?

— Что имеешь в виду?

— Так вообще. — Затем осторожно, чтобы не спугнуть удачу задал вопрос: — Розыскные дела затребовали?

— Скорее нет, чем да. Они гнали, как на пожар: давай, давай! Знаешь сам как это бывает. Показали приказ о передаче дела в область. Заставили расписаться. Не разрешили мне даже копию снять. Оперативников вообще не приглашали. Я уже сам сообщил им, что дело для нас закрыто.

— Слушай, Тимофей Григорьевич, может, ты это уточнишь?

— Что именно? — Сазонов с подозрительным прищуром посмотрел на старого приятеля. Выпятил нижнюю губу. — Что-то ты крутишь, Василий, а? Не пойму только куда — налево или под себя.

Ручкин простодушно улыбнулся.

— Ясное дело — кручу. Ты моему слову веришь?

— Обижаешь, Василий Иванович.

— Тогда скажу — хочу потолковать с розыскниками. Даю слово никакого самостоятельного расследования с бумажками, с протестами прокурору, с претензиями к следствию я не собираюсь вести. Просто решил разобраться в деле для самого себя. Хочешь, считай, что играю в детектива для личного удовольствия.

Сазонов хорошо знал характер Ручкина, своего бывшего начальника, его серьезность и въедливость. Поэтому поверить в то, что старый боевой конь правопорядка впрягся в плуг и решил перепахать кем-то плохо вспаханное поле просто так для удовлетворения собственного тщеславия, он не мог. Но с другой стороны Ручкин давал обещание не предавать огласке факты, с которыми его познакомят. В это можно было верить без колебаний.

Ко всему тема, которую затронул Ручкин, взбаломутила душевное состояние Сазонова. Ему с, самого начала показалось странным, что из рук района область забирала рядовое в целом-то дело. Обычно все грязное и тяжелое при удобном случае верхи старались спихнуть на плечи нижестоящих органов. Чтобы в случае неудачи было на кого свалить ответственность. Конечно, протестовать против решения, которое принял начальник областного УВД, Сазонов не стал: чего доброго одумаются, захотят вернуть, а это совсем ни к чему.

Потом в суете каждодневных дел Сазонов забыл о случившемся и больше не вспоминал о нем. И вот теперь появление Ручкина и неожиданно проявленный им интерес к убийству семьи Усачевых заставили вдруг вспомнить туманные неясности, которые его встревожили, едва Сазонов включился в расследование.

И еще одна странная мелочь — областная бригада, забиравшая дело, розыскных материалов, собранных по горячим следам, не потребовала. Создавалось впечатление, что она намерена начать работу с чистого листа.

— Хорошо, — Сазонов принял решение, — иди к капитану Лободе. Он тебя должен знать…

— Я его тоже знаю, — напомнил Ручкин. — Он при мне пришел в милицию.

— Тем лучше. Иди к нему. О чем договоритесь — дело ваше. Чем я меньше буду знать, тем спокойнее.

— Спасибо, Тимофей. Я тебе обязан.

— Ну, ну, иди. Главное, чтобы ты не был на меня в обиде.

Капитан Глеб Лобода — оперативник крепкий. Цену себе знает, гонор имеет, от работы не прячется. Свои относятся к нему хорошо, с уважением. За глаза, а иногда и прямо называя «Папаверин». К медицине прозвище отношения не имеет ни коим разом и родилось случайно. На одной вечеринке, представляя гостям свою семью, жена Лободы — Лера — первой называла дочку Веру, потом показала на мужа:

— А это — папа Верин.

Любителей подначки хватает в любом коллективе. Определение понравилось и привилось. Лобода мужик незлобливый, обижаться не стал.

Ручкина он встретил с радостным удивлением. Так бываем часто: человек уходит с работы, его долго не видят и вдруг будто встреча с мамонтом: считалось, что их давно и в природе нет, а он нате вам — живой!

После традиционных объятий, Лобода, как это водится, задал вопрос:

— В наши края просто так или по делу?

— И по делу, Глеб. И к тебе Разговор есть.

— Как со временем? — Лобода бросил взгляд на часы. — У меня обед. Может, посидим вместе?

Кафе «Холодок» точнее было бы назвать «На припеке». Кондиционера в помещении не имелось и в едальном зале стояла тропическая духота. Новым в сфере обслуживания со времен, когда здесь размещалась закусочная «Полет», как сразу заметил Ручкин, стало уменьшение количества мух на кубический метр объема воздуха. И то ладно.

Они сели за небольшой столик в углу кафе у окна. Хозяин ИЧП — индивидуально-частного предприятия сразу заметил сотрудника милиции и внутренне всполошился, хотя виду не подал. При виде представителей закона тревога на него нападает всякий раз.

Любой, кто ведет в наше время бизнес, на честных путях не выживет. Крупного криминала на мелкой торговой точке не провернешь, но дробных нарушений закона не избежать. Там приобретешь левый товар, в другой раз закосишь несколько миллионов налички от глаз налоговой службы, в третий к тебе на запах шашлычка заглянут и проведут вечерок за закрытой для других дверью областные криминальные авторитеты.

Короче, чтобы вести честный бизнес, одной честности мало. Надо еще уметь вертеться, стоять на ушах, закрывать когда надо глаза и не глядеть туда, куда не надо

Махнув приветственно рукой Лободе — мол, узнал, как же еще, — хозяин кафе ткнул локтем в бок смазливую официантку — двоюродную сестру жены:

— Рысью, Светка!

И та, понимая, что возникли обстоятельства чрезвычайные, требовавшие быстрой реакции и полного послушания, сверкая ягодицами, лишь наполовину прикрытыми мини-юбкой, на ходу расцвечивая круглую, как у колобка, физиономию доброжелательной улыбкой, поспешила к гостям.