Трудно представить себе, чтобы человек, в детстве потрясённый этой книгой, стал вором, убийцей, предателем.

Иван Николаевич через плечо заглядывает в мою тетрадь и, прочитав фразу о теореме Пифагора, о том, что одна она ещё никого не сделала человеком, говорит:

– Это ещё как сказать… Мало ли у нас математиков!..

Я знаю, что он имеет в виду. Математиков, крупных учёных у нас много, и среди них немало замечательных людей. Но кто помог им стать такими? Разве не книга, прочитанная ими в детстве и заложившая в их души зерно добра?

Многое в детстве приходится встретить и оценить. Порой совершенно необходимо бывает, чтобы рядом был старший, умный друг. Таким другом и может стать книга.

О том, что книга не только источник радости, но и источник нравственного воспитания, мы, родители, всегда должны помнить.

Конечно, книга – книге рознь. Если ваш ребёнок читает Нат Пинкертона, вы вправе отобрать у него эту книгу. Но дайте ему взамен другую! Дайте «Повесть о настоящем человеке». Она увлечёт его не меньше, если не больше.

В детстве я увлекалась поэзией Никитина, Кольцова, Некрасова, позднее полюбила Пушкина, Лермонтова. Наши дети тоже прошли через эти увлечения. А для Тани Некрасов до сих пор остался любимым поэтом. И это очень хорошо. Пожалуй, ни один из поэтов-классиков не про буждает в душе ребёнка столько благородных чувств, как Некрасов в своей гражданской лирике. Возьмите любое его произведение, изучаемое в школе: «Поздняя осень», «В полном разгаре страда деревенская», «Орина – мать солдатская», «Эй, Иван!», «Равнодушно слушая проклятья», «Размышления у парадного подъезда», «Мороз, Красный нос» и другие.

В каждом из этих произведений Некрасова открывается перед ребёнком целый мир человеческого страдания, несправедливости, и, познавая этот мир, ребёнок учится быть Человеком,

Оля увлекается Диккенсом. Очевидно, этот писатель с его болью и обидой за «маленького» человека близок и понятен ей. Но в последнее время в руках Оли можно чаще увидеть томик пьес Островского из его Полного собрания сочинений, которое ей подарил отец, заметив интерес её к драматургии. Пьесы Островского Оля может читать без конца и каждый раз находит в них новые достоинства.

Валя же к Островскому равнодушен, вернее, просто не читал его и уверяет, что пьесы лучше смотреть в театре. Но вообще Валя любит читать. И если Оля буквально «глотает книги», то он читает их сосредоточенно. Во время чтения он порой хмурится, видно, что мысль его работает напряжённо, слова не скользят мимо, а оставляют в душе след.

При чтении Валя следит не только за содержанием, но даже за написанием того или иного слова. Иногда он кричит:

– Мама! Ошибка! Написано «раненый», а надо ведь с двумя «н» писать?!

Разъяснишь ему ошибку – он не спорит, но заметно огорчён тем, что не подтвердилось его «знание» грамматики. Несмотря на эту свою дотошность при чтении, в письме Валя делает самые неожиданные, самые нелепые ошибки. Но я убеждена, что внимательное чтение книжного текста поможет ему рано или поздно преодолеть свою безграмотность.

Я знаю одного человека, который пишет безукоризненно только потому, что взял себе за правило ежедневно переписывать в тетрадь полстраницы толстовского текста. Причём не просто переписывать, а вдумываться при этом в каждую запятую, в каждое слово. И очень сожалеет, что школа как-то пренебрегает этим способом повышения грамотности.

Валя очень живо, с большой непосредственностью воспринимает прочитанное. Он не сомневается в том, что герои произведений живые, реальные люди. Ему и в голову не приходит, что они могут быть плодом фантазии автора.

– Мама, – говорит он, пришивая вешалку к своему пальто (это занятие почему-то всегда настраивает его на философский лад), – а Ромашка до сих пор в тюрьме сидит! Правда, хорошо?!

– Какой Ромашка?

– Да из «Двух капитанов» Ромашка! Разве ты забыла, что ему десять лет дали? Это было… в году… А сейчас у нас… Ну так и есть! Сидеть ему ещё три года… Эх, жалко, немного уже осталось!

– Чего ты выдумываешь?! – вмешивается Юра. – Где ты вычитал, что Ромашке десять лет дали?!

– А скажешь, нет? Нет? Спорю, что дали!

– И спорить тут нечего!

– Доказать? Доказать? – горячится Валя и лезет в шкаф за книгой Каверина.

Признаться, я тоже не помню, чтобы Ромашке «дали», и с любопытством жду, как-то докажет Валя свою правоту.

А он, быстро листая книгу, приговаривает:

– Сейчас я тебе, голубчик, докажу-у… Сейчас ты у меня… А это что? Скажешь не десять лет?! На, читай!

Юра недоверчиво берет в руки книгу и, прочитав соответствующее место, вынужден согласиться, что, действительно, Ромашка осенью такого-то года был осуждён на десять лет.

– А-а! То-то же, а ещё спорил! – торжествует Валя. В выборе книг Валя целиком полагается или, вернее, полагался ещё так недавно на меня. И всё-таки, зная, что я не предложу ему неинтересной книги, с трудом приступал к чтению новой.

Видя, с каким трудом он переключается на чтение другой книги, я нередко сама читала ему вслух несколько страниц и, когда книга захватывала его, бросала читать на самом интересном месте. Валя умолял меня читать дальше, но я отказывалась, отговариваясь тем, что мне некогда, и он волей-неволей вынужден был продолжать чтение самостоятельно.

Иногда, чтобы заинтересовать Валю книгой, я рассказывала ему содержание её, не боясь того, что знание сюжета погасит интерес к ней. Наоборот, захваченный рассказом, Валя загорался желанием прочитать её. Так было с книгами Островского, Бориса Полевого. Эти книги Валя мог читать без конца. Только прочёл книгу, как видишь, опять листает её первую страницу. Это всегда удивляет Юру, который никогда не возвращается к тому, что было когда-то прочитано им.

Да, книга самый верный, самый надёжный помощник в воспитании ребёнка. Пожалуй, ничто не сравнится с ней по силе воздействия на душу ребёнка. И не удивительно, что в школьных программах преподаванию литературы отводится большое место.

Но давно уже идёт речь о том, что преподаётся она в школе не совсем так, как надо было бы. Вместо живого выразительного чтения самих произведений, которые обладают могучей силой нравственного воздействия, ребятам долго «разжёвывают» их, объясняют, анализируют, раскладывают по полочкам, забывая о том, что это разрушает целостность представления, а следовательно, ослабляет и силу самого произведения. И нередко, вместо того чтобы пробудить интерес, любовь к той или иной книге великого писателя, достигается обратное. Я знаю людей, которые так и не смогли заставить себя прочитать полностью те произведения, которые когда-то в отрывках «проходились» ими в школе. Вместо любви к бессмертному творению, изнурительное комментирование на уроках литературы вызывало только отвращение к нему.

В начальной школе я зачитывалась былинами. Некоторые из них я знала чуть ли не наизусть. Но когда в восьмом классе мы «прошли» былину «Илья Муромец», она утратила для меня все обаяние. Я не могу без содрогания вспомнить «наводящие» вопросы, которые ставила перед нами учительница, стараясь елико возможно выжать из былины её воспитательное значение. И мне жаль учительницу. Ей самой, наверное, противно было вести урок.

Разве не заслонит перед ребёнком бессмертный подвиг Маресьева детальный разбор сцены в лесу из «Повести о настоящем человеке», который проводится в шестом классе на уроке литературы: «В какое время описывается лес?», «В какое время происходят события в первых главах повести?», «Прочитайте описание медведя. Как реагировало животное на стон человека?»

Ничего, кроме раздражения, скуки и нетерпения, не вызовут эти вопросы у детей, уже по натуре своей деятельных. Во сто раз полезнее было бы, если учитель выразительным чтением самой повести захватил внимание ребят, увлёк их в мир героического?

Очень досадно бывает – выберешься с ребятами в кино и… попадёшь на какой-нибудь «пустячок», не говорящий ничего ни уму, ни сердцу.