И ты едва ли не физически слышишь звук захлопнутой в сердцах записной книжки: от обиды на этот очевидный парадокс. «Оно не случилось», письмо не вернулось — заявление, которое опровергает само себя в процессе записывания. И на душе у автора становится спокойно.
В журнальной статье под названием «Почему я люблю детективы» Гертруда Стайн излагает теорию о том, что, избавившись от героя — то есть от жертвы — в самом начале, детективный роман отражает манеру чувствовать, специфически присущую двадцатому веку: в отличие от романтического романа, который движется к героической смерти в финале. В этой же статье она рассказывает и о тех проблемах, с которыми столкнулась при написании «Крови на полу в столовой».
«Я попыталась сама написать детектив ну не то чтобы прямо так взять и написать потому что попытка есть пытка но попыталась написать. Название было хорошее он назывался кровь на полу в столовой и как раз об этом там и шла речь но только трупа там не было и расследование велось в широком смысле слова, и все мне было ясно вот только все выходило как-то неестественно и проблема была в том что если это все произошло а это все действительно произошло то тебе приходится смешивать происшедшее с разными другими вещами которые тоже произошли, а ведь роман даже если это роман детективный не должен смешивать то что произошло со всем тем что произошло впоследствии, и в конце-то концов все что действительно произошло само по себе достаточно интересно безо всякого там письма, рассказывай об этом сколько душе угодно только романов никаких не пиши. Но я все-таки взяла и написала, и вышел замечательный такой детектив вот только никто там ничего не расследовал а были одни только разговоры так что по большому счету получился никакой не детектив и я наконец решила что даже несмотря на то что Эдгар Уоллес пишет почти что детективы в которых никто ничего не расследует в общем и в целом у детектива должен быть конец а у моего детектива никакого конца не было».
Почему ее детективный роман остался без развязки? Почему в нем отсутствовало расследование, хотя и улик, и случайных совпадений было хоть отбавляй? Да просто потому, что это — история о преступлениях без наказания. Она не должна «успокаивать» читателя, на что, по мнению Гертруды Стайн, нацелена большая часть детективов. Здесь речь шла о настоящих преступлениях, о преступлениях, которые запомнились именно потому, что так и не были раскрыты. Если преступление раскрыто — нас это успокаивает, но интереса в нас оно не вызывает, и мы его не запоминаем. И вот на страницах ее собственного детективного романа этакой зловещей литанией звучит одно и то же заклинание, вызывается один и тот же дух-покровитель нераскрытых преступлений: «Лиззи ты понимаешь Лиззи ты не возражаешь».
Гертруду Стайн прежде всего интересовали преступления, похожие на убийство родителей Лиззи Борден. Возвращение в Америку в 1934 году подвигло ее на серию размышлений о криминале как о неотъемлемой части американской идентичности.
«Людям запоминаются такие преступления когда никто так и не понял кто это сделал и где теперь живет тот человек который был во всем этом замешан. Помню как я удивилась когда узнала что даже нынешнее поколение знает кто такая Лиззи Борден и что она осталась жить как ни в чем не бывало».
Убийства в Фолл-Ривер произошли в 1892 году, когда Гертруда и ее брат Лео жили в Балтиморе. Их отец, Дэниел Стайн, умер за год до этого, и оба они, вне всяких сомнений, восприняли сам факт его смерти как начало новой жизни, исполненной свободы и творчества. Уже в самом первом тексте, вышедшем из-под ее пера в те годы, когда она была студенткой Рэдклифф-колледжа, отчетливо звучит тема, которая впоследствии станет для нее чем-то вроде навязчивой идеи, породив череду однотипных персонажей: деспотичных отцов и дочерей, чья месть выливается в отцеубийство. В статье под названием «Американские преступления и что в них такого особенного» она пишет о преступлениях, которые не влекут за собой расследования и не приводят историю к однозначному завершению:
«Есть два типа преступлений которые будоражат воображение это героическое преступление и преступление таинственное, обо всех остальных преступлениях каждый забывает как только выяснит кто их совершил».
Еще она пишет о знаменитом в двадцатые годы и также оставшемся нераскрытым деле Холл-Миллз, и о том, как кто-то заметил, что миссис Миллз, ничего не сказав следствию, «выказала ту цельность натуры, которая свойственна американской женщине». Развивая эту мысль, Гертруда Стайн, судя по всему, путает эти два дела:
«Вот и с Лиззи Борден все то же самое, она ничего не утаила но ничего никому и не сказала в чем и состоит цельность натуры и очень это по-американски. И вообще все дело было чисто американское, и сад был американский, семьи вокруг жили американские, и тот человек у которого была свиноферма и который все порывался что-то сказать но так ничего и не сказал тоже очень по-американски, эти тогдашние уголовные дела которые звучали как поэма, и в то же самое время были исполнены зловещего смысла и все было настолько просто настолько очевидно настолько ловко и настолько открыто и никто в конечном счете так ничего и не узнал вот такого рода преступления чего-то да стоят как объяснение американского характера, да-да, если вы конечно понимаете что я имею в виду, так точно, если вы конечно понимаете что я имею в виду».
Эти последние фразы перекликаются с пассажем из «Автобиографии Каждого», который, в свою очередь, связывает звучащие в детективе рефреном обращения к «Лиззи» с исторической Лиззи Борден:
«То-то мне и нравится в Америке что все так интересно даже если как говаривал один знакомый Элис Токлас в этой ступе и толочь-то нечего Лиззи понимаешь Лиззи что я имею в виду».
Дело Борденов запомнилось потому, что так и осталось нераскрытым, что в глазах Гертруды Стайн автоматически делало Лиззи Борден героем детектива.
«А быть убийцей то есть прирожденным убийцей а не какой-нибудь там дрянью и не ради чего-то другого а просто для того чтобы быть именно таким это очень по-американски и это не значит что ты при этом не должен быть славным парнем или хорошим сыном».
Для того чтобы уследить за сюжетом «Крови на полу в столовой», необходимо держать в поле зрения другие тексты, в которых эта история рассказана в больших подробностях, хотя сколько-нибудь полная и последовательная реконструкция в данном случае все равно представляется невозможной. Сама эта повесть откровенно непроста для чтения, повествование ведется как будто во сне, персонажи перетекают друг в друга, то, что утверждается в одной главе, может отрицаться в следующей, сосредоточенность писательницы на собственном труде в конечном счете берет верх над историей, которую она пытается рассказать, и повествовательная нить практически совсем пропадает из виду.
Появляется некая «Мейбл», и мы, сами того не понимая, снова оказываемся в мире «Становления американцев». «Показания Мэри М. по этому делу. В этом деле нет никакой Мэри М. Но если бы она была, именно так бы она все и сказала». Вот таким эксцентрическим образом в тексте появляются аллюзии на историю двух оклендских портних, выведенных в «Становлении американцев» под именами Мейбл Линкер и Мэри Максвортинг, то есть на один из самых интересных сюжетов книги.
Весну 1933 года Гертруда Стайн и Элис Токлас провели в загородном доме в Билиньене; как раз тогда им начали приходить первые переводы за журнальную публикацию «Автобиографии Элис Б. Токлас», которая по частям выходила в «Атлантик Мансли», предваряя первое книжное издание. Они тут же провели в дом электричество и установили телефон. Накупили всяческой кухонной техники и даже поменяли машину — на большую по размерам. Но тут же начались и неприятности. Никак не удавалось подобрать подходящую прислугу. После множества скоротечных опытов в этой области, они остановились на человеке по имени Жан, у которого жена была полька.
В «Автобиографии Каждого», где описаны сопутствующие события, название детектива многозначительно вспыхивает в плетении стайновского текста:
