– Мы его очень заинтриговали: почему это все мы живем здесь, без толку растрачивая свои прелести и способности в здешнем бесплодном воздухе? – заключила Джейн Смарт.
– Скажи ему, что Наррагансетский залив всегда привлекал чудаков, к тому же – он сам-то что здесь делает?
– Это и мне интересно. – Как свойственно жителям берегов Массачусетского залива, Джейн проглатывала «р». – Создается впечатление, что там, где он раньше жил, стало слишком горячо для него. И ему очень нравится простор большого дома. У него три рояля, честное слово, хотя один из них не рояль, а пианино, он его держит в библиотеке; и еще у него столько чудесных старинных книг в кожаных переплетах с латинскими названиями.
– Он тебя чем-нибудь поил?
– Только чаем. Его слуга, с которым он говорит по-испански, принес чай на огромном подносе, уставленном множеством ликеров в забавных старинных бутылках. Они выглядели так, словно их достали из погреба, оплетенного паутиной, – ну, ты знаешь.
– Кажется, ты сказала, что вы пили только чай?
– Ну, Лекса, брось, может, я и глотнула каплю ежевичного ликера или чего-то, что Фидель горячо рекомендовал, – кажется, это называется мескаль[24]. Знала бы, что придется давать такой подробный отчет, записала бы название. Ты хуже ЦРУ.
– Извини, Джейн. Наверное, я просто ревную. И потом – мой цикл. Он длится уже пять дней, с того концерта, и у меня болит левый яичник. Как ты думаешь, может, это климакс?
– В тридцать восемь-то лет? Солнышко, ты что?!
– Тогда это, должно быть, рак.
– Это не может быть рак.
– Почему не может?
– Потому что ты – это ты. В тебе слишком много магии, чтобы болеть раком.
– Бывают дни, когда я не чувствую в себе никакой магии. К тому же у других она тоже есть.
Александра имела в виду Джину, жену Джо. Джина должна ее ненавидеть. По-итальянски это называется strega. Джо рассказывал ей, что на Сицилии все наводят друг на друга порчу.
– Иногда у меня бывает ощущение, будто все мои внутренности завязаны узлами.
– Сходи к доку Питу, если тебя это всерьез беспокоит, – предложила Джейн не без сочувствия.
Доктор Генри Питерсон – пухлый розовый мужчина их лет, с распахнутыми настежь обиженными водянистыми глазами. Когда он пальпирует, его сильные руки бывают так восхитительно нежны. Жена бросила его много лет назад. Он так и не понял почему – и больше не женился.
– Я странно чувствую себя у него на приеме, – призналась Александра. – То, как он накрывает тебя простыней, и все, что он делает под ней…
– Бедный, а что же ему еще делать?
– Оставить свое лукавство. У меня есть тело. Он это знает. Я это знаю. К чему все эти уловки с простыней?
– Их преследуют в судебном порядке, – напомнила Джейн, – если во время приема в кабинете нет медсестры. – Ее голос двоился, как телевизионный сигнал, когда мимо дома проезжает тяжелый грузовик. Джейн позвонила не затем, чтобы обсуждать эти проблемы. Совсем другое было у нее на уме.
– Что еще ты узнала у ван Хорна? – спросила Александра.
– Ну-у… Пообещай, что никому не скажешь.
– Даже Сьюки?
– Особенно Сьюки. Потому что это касается ее. Даррил и впрямь очень наблюдательный, он все замечает. На том приеме после концерта он оставался дольше нас. Я пошла в «Бронзовую бочку» с участниками квартета выпить пива…
– И Грета с вами?
– О господи, конечно. Она рассказала нам все о Гитлере, о том, как ее родители не выносили его, потому что он плохо говорил по-немецки. Даже во время выступлений по радио не всегда заканчивал фразу глаголом, как положено.
– Как это было для них ужасно!..
– А ты, как я понимаю, растворилась в ночи, сыграв злую шутку с жемчугами бедной Фрэнни Лавкрафт.
– С какими жемчугами?
– Не притворяйся, Лекса. Ты была в гадком настроении. Уж я-то тебя знаю. А потом еще туфли… Фрэнни с тех пор не встает с постели, хотя, слава богу, ничего не повредила. Все боялись, что она сломала шейку бедра. Ты знаешь, что у женщин к старости кости ссыхаются почти наполовину? Вот почему у них все и ломается. Ей повезло: она схлопотала всего лишь ушиб.
– Не знала. Глядя на нее, я всегда задаюсь вопросом: неужели и я буду такой же приторной, занудливой и настырной в ее возрасте, если я до него доживу, конечно, что сомнительно. Я чувствовала себя так, будто смотрю в зеркало на собственное ужасное будущее, и это взбесило меня, мне очень жаль.
– Ладно, лапушка, меня это ни с какого боку не касается. Так вот, как я уже сказала, Даррил помогал убирать после приема и заметил, что, пока Бренда Парсли в кухне собирала пластиковые стаканчики и бумажные тарелки в мешки для мусора, Эд и Сьюки исчезли вместе! Оставив несчастную Бренду делать хорошую мину при плохой игре. Представь, какое унижение!
– Им действительно следовало бы быть поскромнее.
Джейн выдержала паузу, ожидая, что Александра скажет что-нибудь еще. Наступал момент, за который та должна была бы зацепиться, но ее мысли витали далеко, занятые картиной рака, расползающегося внутри ее, как вихрящиеся туманности галактик, незаметно захватывающие черноту космоса и роняющие там и сям смертельную звезду…
– Он такой зануда, – запинаясь, подала наконец реплику Джейн, имея в виду Эда. – И почему Сьюки всегда пытается нас убедить, что она с ним покончила?
Теперь Александра мысленно преследовала любовников в ночи: стройное тело Сьюки, как прутик без коры, но с гибкими и мускулистыми выпуклостями. Сьюки была из тех женщин, которые рискованно балансируют на грани мальчишества, в них есть нечто мужское, но их женственность просачивается каким-то образом сквозь не ведающую вины энергию, коей обладают мужчины, чьи жизни сфокусированы, словно стрелы, летящие во врага через слабый ураган, мужчины, с жестокого своего мальчишеского детства на всю жизнь наученные умирать. Почему этому не учат женщин? Ведь неправда, будто, если у вас есть дочери, вы никогда не умрете…
– Может, обратиться в клинику, где меня никто не знает? – произнесла Александра, отвергая идею посещения дока Пита.
– Послушай, ты бы придумала что-нибудь получше, чем постоянно терзать себя, – ответила Джейн. – Должна тебе сказать, это довольно скучно.
– Я думаю, отчасти влечение Сьюки к Эду объясняется, – предположила Александра, стараясь вновь настроиться на волну Джейн, – ее профессиональной потребностью ощущать себя в гуще местных событий. В любом случае гораздо интереснее не то, что она все еще встречается с ним, а то, что ван Хорн успел заметить это, едва прибыв в город. Это лестно: судя по всему, нам предлагают задуматься.
– Дорогая Александра, в некотором смысле ты все еще ужасно несвободна. Знаешь, мужчина тоже может быть просто человеком.
– Да, в теории, но я ни разу не видела мужчину, который так бы о себе думал. Все они на поверку оказываются самцами, даже педерасты.
– Помнишь, мы интересовались, свободен ли он? Теперь он интересуется всеми нами!
– Мне послышалось, будто тобой он не интересуется, а просто вы оба интересуетесь Брамсом.
– Интересовались. И интересуемся. Слушай, Александра, расслабься. Ты говоришь так, будто тебя терзают спазмы.
– Да, я в полном раздрызге, но завтра мне будет лучше. Ты помнишь, что в этот раз моя очередь?
– О господи, чуть не забыла! Вот почему я еще звоню. В этот раз я не смогу прийти.
– Не сможешь прийти на наш четверг? Что случилось?
– Ты будешь смеяться, но это опять связано с Даррилом. У него есть прелестные пьески Веберна, которые он хочет на мне проверить, но, когда я предложила пятницу, он сказал, что в пятницу к нему приедут какие-то разъездные японские инвесторы, которые хотят ознакомиться с его антикоррозийным покрытием для автомобилей. Я вот что подумала, – может, нам погулять сегодня днем по Орчад-роуд, если не возражаешь? Один из моих сыновей просил меня посмотреть, как он будет после уроков играть в футбол, но я могу лишь на минутку показаться на стадионе…
